Люди не ангелы
Шрифт:
– Степа, твоя же хата пустует...
– Согласен.
– Степан махнул рукой и впервые улыбнулся доброй, мягкой, будто виноватой улыбкой.
19
Каждое село в любую пору года имеет свое неповторимое лицо. Это лицо меняется в зависимости от того, сытый ли дух витает над хатами, идет ли подготовка к новому году, к севу, жнивам, тревожит ли душу сельчан нехватка продуктов и кормов или только холодит людские сердца ожиданием лиха. И каждое село имеет приметы - явственные или угадываемые, мимо которых не пройдет зоркий глаз.
Ранняя осень 1932 года не была в Кохановке похожа
Жидкий урожай собрал в эти жнива кохановский колхоз. Уже закончилась молотьба хлеба, а план поставок еще далеко не был выполнен. Люди возвращались с работы угрюмыми. Некоторые с опаской стреляли глазами по сторонам, ощущая в карманах или на дне кошелок из-под еды тяжесть тайком прихваченного с тока зерна... Ничего нет страшнее для крестьянина, чем беспомощность перед угрозой голодной зимы...
Вчера за левадами скосили колхозную гречиху, а сегодня утром влажные покосы оказались с изрядными залысинами.
На бывшей Оляниной усадьбе, где раскинулся теперь колхозный двор, целый день Платон Гордеевич тесал балки для строящегося коровника. И сейчас, испытывая ноющую боль в пояснице, он неторопливо шагал домой. Когда поравнялся с сельсоветом, услышал, как позвал его в открытое окно Степан.
В кабинете Степана сидел у стола розовощекий молоденький милиционер. Его подпоясанная новым широким ремнем синяя гимнастерка была перечеркнута на груди скрипучими портупеями, поддерживавшими с правой стороны лоснящуюся желтизной кобуру с наганом, а с левой - толстую полевую сумку. Чувствовалось, что милиционер очень доволен своим грозным видом и тем впечатлением, которое производит на людей. Платон Гордеевич со сдержанной почтительностью поздоровался с милиционером и озадаченно спросил у Степана:
– Зачем звал, Степан Прокопович?
– Помощь ваша требуется, Платон Гордеевич.
– Какая и в чем?
– Лунатиков наших пора к рукам прибрать. Но есть и похитрее людишки. Крадут почем зря.
– Да, негоже.
– Платон Гордеевич вздохнул и посмотрел на милиционера, не зная, говорить ли ему о том, что хотелось сказать. Решился: - Но люди они и есть люди. Одна чистая совесть, если жевать нечего, на белом свете их не продержит.
– Это как же понимать?
– включился в разговор милиционер. Голос у него был тоже юношеский, ломкий, с нарочитой басинкой.
– Как понимать?
– Молодость милиционера почему-то раздражала Платона Гордеевича.
– Вот вы, товарищ, получаете хлеб и другие продукты по карточкам. Жалованье каждый месяц получаете, казенную одежду. А возьми да все это отрежь вам. Что будете делать?
– Воровать не пойду.
– Милиционер, заскрипев ремнями, поднялся, прошелся по кабинету.
– Да такого и быть не может.
– Вот видите!
– Платон чему-то обрадовался.
– У вас не может быть, а у нас есть.
– Выполнит колхоз хлебопоставки, получите, - с уверенностью сказал милиционер, останавливаясь перед Платоном Гордеевичем.
– Получим?
– переспросил Платон.
– Если план поставок не скостят, без семян останемся. Мы тоже грамотные, умеем подсчитывать.
– Дядьку Платон, - вмешался в разговор Степан.
– Но нельзя же колхоз растаскивать!
– Я и не говорю, что надо. Скажи людям, когда и сколько зерна им дашь на трудодень, - может, и красть не будут.
– Вы уверены?
– Степан смотрел на Платона Гордеевича с добродушной усмешкой.
– А помните, лет семь назад у вас с поля кто-то увез копу пшеницы?
– Я же не говорю, что у нас нет ворюг...
– Об этом и разговор. Мы устраиваем ночью кое-где засады...
– Степан поймал на себе предостерегающий взгляд милиционера и пояснил ему: Товарищ Ярчук - человек верный. Так вот, засады, значит, устраиваем, посты. Хотел я вас попросить, дядьку Платон.
– Да куды мне, Степан Прокопович! Комсомольцев посылай, это им игрушки.
– Комсомольцы мобилизованы, а вы бы побродили ночью в левадах. Приметите кого с ношей, дайте знать в сельсовет.
– Нет, уволь, Степан Прокопович, не по мне такая работа...
Милиционер провожал уходящего из сельсовета Платона Гордеевича неодобрительным, укоризненным взглядом. Этот взгляд чувствовал Платон на себе и дома. Может, поэтому не спалось ему ночью. Ворочался он на скрипучем топчане, думал о том, что зря не засеял половину огорода ячменем или житом - была бы семья хоть ползимы с хлебом и кашей; прикидывал, сколько мешков соберет картошки, уродившейся плохо и наполовину вырытой летом.
На полатях, продолжая и во сне жить своей пастушьей жизнью, закричал на корову Павлик:
– Дя-ля-ля, куда пошла!
– Потом вздохнул, поплямкал губами и опять завопил: - Чтоб ты подохла, зараза!..
Платон Гордеевич беззвучно засмеялся и вдруг решил: "Надо пойти все-таки в левады..."
Вскоре он уже шагал по смутно сереющей тропинке, ведущей через огороды за село. Дул упругий ветерок, под которым качались и по-воровски перешептывались кусты на меже. Где-то в вышине, среди бесконечного царства звезд, плыла скрытая рваными облаками лука. Время от времени она по-летнему теплая и ясная - взглядывала на землю, рассеивала пугающую своей таинственностью черноту огородов, придавала близким левадам печальную красоту.
Платон Гордеевич решил идти в бывшую Степанову леваду, за которой в покосах лежала гречиха. Прошел огороды и свернул к белеющей в садке хате, где теперь жила Оляна. Надо было минуть Олянино подворье и выйти на узкую дорогу, которая, пересекая левады, ведет в поле.
Степанова хатенка, где нашла приют Оляна, сонно смотрела черными окнами через плетень на проходящего мимо Платона. Но что это? Платон Гордеевич заметил, что из уголка крайнего окна пробивалась тонкая струйка света.
"Не иначе самогонку гонит, старая лисица", - ухмыльнулся он и, остановившись под темным кустом калины, повел носом.