Люди не ангелы
Шрифт:
Но бражного запаха не уловил.
В это время выглянула из облаков луна, и Платон, перепрыгнув через канаву на дорогу, увидел у приоткрытых ворот останавливающегося всадника. Соскочив с лошади, всадник тихо заговорил с женщиной, подошедшей к воротам из глубины подворья.
Платон Гордеевич ощутил непонятное беспокойство и, шагнув назад, присел в канаве.
– Все в сборе?
– услышал он, как хрипло спросил мужчина.
– А ты скольких ждешь?
– недовольно ответил Олянин голос.
– Двоих.
– Тогда все.
– Куда поставить коня?
– Под поветь... Что вам надо от меня?
– Голос Оляны будто просил пощады.
–
– Вырвали тебя из беды наши люди. Значит, нужна нам...
Разговор продолжался, но Платон Гордеевич не мог разобрать слов. Уловил последнее, когда мужчина уходил в хату:
– Карауль...
– И вслед за ним ржаво заскрипел в сенях засов.
"Не первый раз здесь, знает", - подумал Платон Гордеевич, еще не в силах осмыслить услышанное. Понимал только, что надо сейчас же дать знать Степану.
Оляне было страшно. До нынешнего дня она была уверена, что помог ей вернуться в Кохановку мешочек золотых червонцев, который при раскулачивании увезла запеченным в буханке черного хлеба. А пришлый петлюрака говорит, что помогли его люди. Нет, неправду говорит! А если правду?.. Зачем она нужна им? Это пугало ее, хотя и подогревало надежду, что скоро наступит время, когда вернется она в свой дом и спросит с землячков за свое добро. Все припомнит им, даже холодные взгляды, которые леденили ее душу при выезде из села. Но зачем же нужна она этим пришельцам? Давать приют для сборищ? Рассказывать, чем дышат мужики? Распускать через верных людей разные байки - одну страшнее другой? Да, она все делает. И кажется, ничем это не грозит ее теперешней, бедной радостями жизни. Трудно ведь узнать хозяина оброненной на дороге копейки, еще труднее докопаться, кто пускает по ветру различные слухи, кто учит молодиц носить с колхозного тока домой зерно. На краденом долго не проживут, но зато на трудодни получат фигу...
Угадать бы, что нового затевают эти таящиеся от белого света люди. Тогда, может, рассеялась бы тревога. А если наоборот? Если узнает она, что стоит на краю пропасти?.. Еще сильнее тянуло к завешенному окну, в котором предусмотрительно заранее открыла форточку.
Опасливо повела вокруг глазами. Со всех сторон жался к подворью пугающий черный морок: луна опять где-то заблудилась в тучах.
И хотя помнила Оляна о недремлющем оке села, о том, что, на беду, случайный гуляка может увидеть ее, прильнувшую к окну своей хаты, и заподозрит неладное, все-таки решилась. Тенью скользнула под низкую стреху, прошла вдоль стены и замерла у окна, отливавшего вязкой чернотой. Слышался бубнящий голос ее давнишнего знакомца:
– ...На многое надеялись: и на подрывную работу троцкистов и на наших людей, проникших в советский аппарат. Но пока никаких перспектив. Правда, сейчас зреет голод. Если он приведет к волнениям - хорошо. Однако никакой гарантии нет. Мужики просто разбегаются по городам, где рабочая сила нужна позарез...
Оляна, опомнившись, отшатнулась от окна, осмотрелась, заглянула за угол хаты и, успокоившись, снова подошла к форточке. Боялась, что там, в хате, услышат, как гулко бьется ее сердце, как дышит она в одеяло, которым завешено окно. Говорил все тот же знакомый голос:
– ...Нет никаких сил больше кормиться подачками поляков, обещаниями Скоропадского и крохами, которые привозит с берлинского стола батька Коновалец. Надоело!.. У нас же семьи! Вот и решили спасаться кто как может.
Полтавец-Остряница выведал у поляков, что в этих подземных ходах есть отсек, где хранится
Обещаю, что клад будем делить строго поровну. Потом каждый может сниматься с насиженного места и давать драпака куда угодно, хоть за границу. А Скоропадский с Коновальцем пусть ищут дураков в другом месте. Я не намерен больше подставлять голову под пули пограничников.
Сердце Оляны встрепенулось и будто оборвалось. Спиной почувствовала, что сзади кто-то стоит, повернулась и вскрикнула: перед ней, предостерегающе приложив палец к губам, замер ее зять Степан - высокий, огромный, страшный в темноте. В хате услышали вскрик Оляны, умолкли, задули лампу, сорвали с окна одеяло.
Степан увидел забелевшее перед форточкой окна лицо и, уже не прячась, спокойно, со смешком сказал:
– Хата окружена, граждане. Отоприте засов и приготовьте документы.
И тут же грохнул из форточки пистолетный выстрел - резкий, оглушающий, на который забористым брехом ответили кохановские псы.
Пуля попала в затылок Оляне, мгновенно оборвав все ее трудные счеты с этой жизнью...
Степан метнулся за угол, а милиционер, стоявший под ясенем, трижды выстрелил из нагана в окно.
Двое оставшихся в живых сдались.
20
Ничто не тревожит так душу хлебороба, как весна. Дожидаются ее с трепетом, зная, что март, апрель и май не всегда живут в дружбе. Один другого то одаряет излишним теплом, то коварно студит холодом...
Из поколения в поколение передается в Кохановке об этом притча. Будто случилось в седую старину такое: позвал март к себе в гости апрель. Апрель обрадовался и поехал. Но март был не "щирым" хозяином. Услышав, что за горами тарахтит телега апреля, завихрил снегами, ударил трескучим морозом. Пришлось апрелю вернуться домой.
На второй год апрель решил ехать к марту на санях. А март, как только донесся до него скрип полозьев, растопил снега, разлил реки. Опять ни с чем вернулся апрель домой.
И вот встретился апрель с другим своим соседом - маем. Жалуется ему, что не может попасть в гости к марту. Тот ему и отвечает: "Не будь дурнем, бери с собой в дорогу телегу, сани и челн".
Дождался апрель следующего года, погрузил на сани телегу, на телегу челн и поехал.
Услышал март, что гость к нему снова на санях едет, и тут же растопил снега. Тогда апрель снял с саней телегу, погрузил на нее сани, на сани челн и поехал дальше. А март еще сильнее теплом дышит: взломал лед на речках, снес мосты, залил водой балки. Но апрелю все нипочем: на челне нагрянул к марту в гости.