Люди не ангелы
Шрифт:
Щелкнул английский замок, и в приоткрывшуюся дверь выглянул начальник райотдела НКВД - моложавый капитан с седыми висками. Он недовольно взял у секретарши записку, прочитал ее, затем прочитал еще и, бросив горячий, быстрый взгляд на Ивана Никитича, сказал:
– Заходите, товарищ Кулида.
В кабинете, кроме капитана, Иван Никитич увидел первого секретаря райкома Антона Федоровича Карабута и незнакомого подполковника.
Антон Карабут - рослый, налитой, широколицый; коричневые глаза его смотрели глубоко и спокойно; на высоком лбу с большими залысинами -
Антон Федорович, слушая Ивана Никитича, не спускал с него внимательных глаз и, кажется, размышлял о чем-то другом. С мальчишечьим любопытством рассматривал слитки золота, подкидывал их на ладони, как бы взвешивая.
– Никогда еще не щупал своими руками такого богатства!
– со сдержанным восхищением скривил он в улыбке простодушные губы, затем, указав многозначительным взглядом на Ивана Никитича, спросил у молчаливого подполковника: - Каков, а?
Подполковник сумрачно усмехнулся и согласно кивнул головой.
"О чем это они?" - удивился Иван Никитич.
– Сколько же там таких гостинцев?
– спросил капитан, рассматривая чеканку на торце слитка.
– Вот такая гора, - Иван Никитич показал рукой.
– Не считал. Взял два верхних, и к вам.
Карабут поднялся из-за стола, подошел к учителю и дружески положил свои крупные руки на его вислые плечи.
– Что я вам могу сказать, дорогой товарищ Кулида?
– сердечно заговорил он, любовно глядя в лицо Ивану Никитичу.
– Золото мы немедленно заберем, оформим его документами, как вашу находку, и отправим в Киев. В Винницу уже поздно... Сейчас золото, как никогда... повторяю, как никогда, нужно Родине. А такие люди, как вы, еще больше нужны. Молодчина вы, Иван Никитич.
От счастливого смущения Иван Никитич не знал, куда деть глаза: он не привык выслушивать такие похвалы.
А Карабут между тем продолжал:
– Вот такого бы нам верного товарища на опасное дело.
– Не понимаю вас, - Иван Никитич перевел взгляд на подполковника, почему-то полагая, что именно он должен пояснить загадочные слова секретаря райкома.
Но Карабут пояснил сам:
– Все мы, да и не только мы, остаемся в тылу для подпольной и партизанской борьбы. Что, если предложим и вам? Только не торопитесь с ответом. Эта каторга - добровольная.
Однако Иван Никитич раздумывать не стал: согласился. И уже через минуту понял, что обрек себя на испытания куда более тяжкие, чем предполагал. Понял после того, как секретарь райкома позвонил редактору районной газеты.
– Товарищ Маюков?
– строго спросил Карабут в трубку.
– Ты еще успеешь выпустить один номер? Хорошо. Дай в газете заметку, что учитель Кохановской школы Кулида Иван Никитич решением бюро райкома исключен из партии... Да, да! Все может быть!.. Исключен из партии и привлекается к суду за уклонение от воинской повинности.
Будто морозный ветер ворвался в сердце Ивана Никитича. Он сидел на стуле, вытирал платком вспотевшее бледное лицо и горячечным, непонимающим
– Так надо, дорогой друг, - грустно улыбнулся ему Антон Карабут, положив телефонную трубку.
3
Уже больше двух месяцев, как страшный вал войны краем прокатился через Кохановку, а людям еще чудились предсмертные вопли умирающих солдат, надсадный рев танковых моторов, исступленный грохот, сотрясающий все живое и мертвое, - будто чадное небо, не выдержав тяжести самолетов, бомб и снарядов, стало падать на землю, исторгая в бессильной лютости громы и молнии.
Село медленно приходило в себя из беспамятства, как тяжело контуженный человек.
В один из таких дней - мутно-удушливых от безвременья и напряженного ожидания; "Что же будет дальше?" - Кузьма Лунатик решился ехать воровать лес, рассудив, что на носу зима, а хату надо чем-то отапливать, независимо от того, какая будет в районе власть. Он поймал в поле одичалую колхозную лошаденку, запряг ее ночью в телегу и, перекрестившись на образа, направился за село.
Лес в мертвенно-бледном сиянии месяца казался устрашающим и таинственным. Но Кузьма нашел в себе силы одолеть страх, вспомнив, что ему не угрожает полесовщик и, следовательно, ни перед каким законом он не в ответе.
Удивляясь людям, которые в такое время сидят, как кроты, по хатам сложа руки, он облюбовал на опушке не очень толстую, чтоб справиться топором, березу и начал ее рубить. Но вдруг увидел, что рядом наплыла на прогалину и замерла человеческая тень. Сердце Кузьмы будто окунулось в ледяную купель. Выронив топор, он резко обернулся, подавив вырвавшийся из горла вой... Перед Кузьмой стояли три бородатых призрака в красноармейской форме.
– Кто такой?
– спросил один призрак, выразительно шевельнув на груди автоматом.
– Свой я, свой... кохановский, - залепетал Кузьма.
– Фамилия?
– Грицай Кузьма Иванович... По-уличному - Лунатик. Тут меня всякая собака знает, - Кузьма постепенно приходил в себя: он разглядел на пилотках бородачей звездочки.
– Колхозник?
– Так точно, колхозник, товарищи командиры.
– Какая семья у вас?
– Я, старуха да сын в Красной Армии.
Бородачи опустили автоматы, переглянулись. И опять вопрос:
– Сможете взять в дом двоих раненых женщин? И отвечать за их безопасность?
– Что ж, если надо... У нас некоторые даже раненых красноармейцев ховают.
Один бородач шагнул в глубину леса и приглушенным голосом позвал:
– Товарищ Генералов!
"Генерал?" - удивился Кузьма и с этой минуты почувствовал себя причастным к какому-то серьезному, возвышающему его над всеми сельчанами делу.
Подошел еще один военный с таким же заросшим лицом и накинутой на плечи плащ-палаткой.
– Я слышал разговор, - сказал он густым, вполне генеральским, по мнению Кузьмы, басом и подал ему руку. Затем продолжил: - Выручайте, товарищ Грицай. Мы пробиваемся на восток, а жена и дочь мои ранены. Им нужны покой и медикаменты.