Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Шрифт:
Впрочем, сатирик Лукиан Самосатский, находясь под влиянием философии Эпикура, отрицал веру в загробную жизнь и язвительно высмеивал тех, кто верит в подземное царство мертвых и торопится принести богатые жертвы Аиду-Плутону и его жене Персефоне-Прозерпине. «…Огромная толпа простых людей, которых философы называют невеждами, поверила Гомеру, Гесиоду и прочим слагателям басен, признала законом их измышления, полагает, что существует под землей некое место — глубокий Аид, что он велик и обширен, и мраком покрыт, и солнца не видит, и не знаю уже, как они думают, откуда берется там свет, чтобы можно было все-таки разглядеть подробно все в нем находящееся. Царствует же над этой бездной брат Зевса, прозванный Плутоном… Итак, по их словам, Плутон и Персефона царствуют и высшую власть имеют над всеми усопшими. Им помогает, разделяя с ними долг правления, целая толпа всяких Эринний, Пеней и Страхов… Наместниками, правителями и судьями поставлены двое: Минос и Радамант… Людей добрых, справедливых, в добродетели проведших жизнь, когда их наберется значительное число, они отправляют как бы в колонию — на Елисейские поля, чтобы они там вели самую приятную жизнь. (…) Люди же средней жизни…
Человек умирал, и его ждало подземное царство мертвых. Бог Гермес брал за руку душу умершего и вел ее к реке или озеру Стикс, или Ахеронт. Перевозчик Харон переправлял на своей лодке на другой берег души усопших, попадавшие таким образом в царство теней. Харону полагалось заплатить за его услугу один обол, и этот обол заранее вкладывали умершему в рот. О том, как происходило это последнее путешествие, рассказывает в своей комедии «Лягушки» Аристофан: Дионис и его раб отправляются в царство Аида, раб вынужден обежать подземное озеро кругом, Диониса же Харон берет в свою лодку, перевозит на другой берег и требует платы: «Возьми обол!» — отвечает Дионис (Аристофан. Лягушки, 67–68). Обычай вкладывать умершему в рот монету очень древний и входит в систему так называемого права мертвых, неписаного, но традиционно соблюдавшегося и обязательного для всех. Согласно менее распространенной версии, этот обол первоначально предназначался не для уплаты Харону за перевоз, а служил символом той суммы денег, которая считалась необходимой покойному в загробном царстве.
Миф о Хароне и оболе, который надо заплатить перевозчику, Лукиан комментирует на свой лад: люди, вкладывая усопшему в рот обол, даже не задумываются о том, какая именно монета имеет хождение в подземном царстве Аида — аттический ли обол, или македонский, или эгинский. Да и не лучше ли было бы вообще не давать умершему никаких денег? Тогда Харон отказался бы перевезти его тень через Стикс и тому ничего не оставалось бы, как вернуться в царство живых (Лукиан. О, скорби, 10). При этом сатирик обходит молчанием традиционное представление: если у души усопшего не окажется денег и Харон не захочет взять ее в свою лодку, она обречена беспомощно блуждать по берегу подземной реки или озера, ожидая, пока живые на земле не справят хотя бы символическое погребение. Недаром одним из преступлений Сизифа, за которые он был осужден на вечные муки, было то, что он нарушил установленный богами порядок и, наказав жене в момент кончины не устраивать ему похорон, сумел при помощи хитрости возвратиться из царства Аида на землю. Тогда Гермесу пришлось явиться к нему и вновь отвести его в подземелье.
Принесение погребальных жертв
Греки веровали также, что у ворот царства мертвых сидит на страже трехглавый пес Кербер, отличающийся весьма грозным нравом. По словам Лукиана, полным иронии, пес этот приветлив к входящим и набрасывается только на тех, кто попытается сбежать из подземелья. Но греки не особенно рассчитывали на «приветливость» Кербера к приходящим душам и потому, чтобы умилостивить грозного пса, вкладывали в руку умершего медовую лепешку.
У греков были приняты две формы погребального обряда: закапывание тела в землю или сожжение его на костре, после чего прах укладывали в урну, которую либо закапывали, либо помещали в гробницу. Лукиан упоминает о том, что сами церемонии, связанные с похоронами, — плач, причитания и т. п. — общи для всех народов: «Далее, при самом погребении, происходит разделение в соответствии с племенными обычаями: эллин сжигает покойника, перс закапывает в землю, индус прозрачной одевает оболочкой, скиф пожирает…» (Там же, 21). Лукиан говорит здесь о греках — своих современниках (II в. н. э.). Между тем обычаи менялись: в крито-микенский период тела умерших хоронили в земле. В эпосе Гомера павших героев сжигают на погребальных кострах, но это может объясняться условиями войны, ведь греки находились тогда на чужой земле, осаждая Трою. В дальнейшем сосуществовали обе формы, а если не было возможности ни закопать труп, ни сжечь его, то для того, чтобы душа умершего не блуждала неприкаянно, а имела право войти в царство теней, достаточно было хотя бы символического погребения: тело просто забрасывали землей. Так, Антигона у Софокла была признана виновной в том, что вопреки запрету царя Креонта «похоронила брата»; между тем она совершила лишь символическое погребение, «сухой посыпав пылью по обряду» (Софокл. Антигона, 252–254).
С давних пор принято было оставлять умершему все, что ему было дорого или в чем он мог нуждаться в загробной жизни: мужчинам клали в гроб оружие, женщинам — драгоценные украшения. Убивали и животных: коней, собак, а в эпоху, описанную Гомером, — даже людей. Много веков спустя обличитель Лукиан дает волю негодованию: «Ведь сколько было людей, которые и коней, и наложниц, а иные даже виночерпиев закалывали на похоронах, одежды и другие украшения сжигали или зарывали вместе с покойниками, как будто мертвые смогут воспользоваться и насладиться всем этим» (Лукиан. О скорби, 14).
Однако тысячей лет раньше к погребальным обрядам, как и ко многому другому, эллины относились очень серьезно, совершая завещанный предками ритуал со всей тщательностью. О том, как это происходило, мы узнаем благодаря Гомеру, который в «Илиаде» подробно рассказывает о погребении Патрокла, друга Ахилла.
Приготовления начинались с того, что греки по обычаю того времени складывали большой погребальный костер:
«Ты, владыка мужей, повели, Агамемнон, заутра Леса к костру навозить и на береге все уготовить, Что мертвецу подобает, сходящему в мрачные сени». Страшную леса громаду сложив на брегу Геллеспонта, Там аргивяне остались и сели кругом. Ахиллес же Дал повеленье своим мирмидонянам бранолюбивым Медью скорей препоясаться всем и коней в колесницы Впрячь; поднялися они и оружием быстро покрылись; Все на свои колесницы взошли, и боец, и возница; Начали шествие, спереди конные, пешие сзади, Тучей; друзья посредине несли Менетида Патрокла… К месту пришедши, которое сам Ахиллес им назначил, Одр опустили и быстро костер наметали из леса. Думу иную тогда Пелейон быстроногий замыслил: Став при костре, у себя он обрезал русые кудри… …И, обрезавши волосы, в руки любезному другу Сам положил, и у всех он исторгнул обильные слезы. …Лес наваливши, Быстро сложили костер, в ширину и длину стоступенный; Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем; Множество тучных овец и великих волов криворогих, Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех их Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши; Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины, Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух и из них заколол и на сруб обезглавленных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных, Медью убив их; жестокие в сердце дела замышлял он. …И огонь загремел, пожиратель. Ветры всю ночь волновали высоко крутящеесь пламя, Шумно дыша на костер; и всю ночь Ахиллес быстроногий, Черпая кубком двудонным вино из сосуда златого, Окрест костра возливал… Сруб угасили, багряным вином поливая пространство Все, где пламень ходил; и обрушился пепел глубокий; Слезы лиющие, друга любезного белые кости В чашу златую собрали и туком двойным обложили; Чашу под кущу внеся, пеленою тонкой покрыли; Кругом означили место могилы и, бросив основы Около сруба, поспешно насыпали рыхлую землю. Свежий насыпав курган, разошлися они. Ахиллес же Там народ удержал…Гомер. Илиада, XXIII, 49–51, 127–258
Ахилл удержал греков для того, чтобы почтить память павшего героя пышными состязаниями: конными ристаниями, борьбой, кулачными боями, метанием копья и диска, стрельбой из лука. Победителям Ахилл предназначил ценные награды: дорогой медный треножник, прекрасный кованый котел, искусно выполненные драгоценные блюда, мечи и доспехи, золотые слитки, а также невольниц, прекрасных собою и умелых рукодельниц. Из этих состязаний во время погребальных торжеств родились позднее знаменитые греческие спортивные игры.
В классическую эпоху погребальные обряды также строго соблюдались, но формы их претерпели некоторые изменения: пышных, дорогостоящих состязаний не устраивали, но приглашение певцов, плакальщиц, умащения и благовония, вино тоже обходились недешево. Случалось, что денег, оставленных людьми известными, заслуженными, но не скопившими богатств, едва хватало на покрытие всех расходов на их похороны: именно так произошло с Аристидом — он был беден, и афиняне похоронили его на государственный счет (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Аристид, XXVII). В некоторых греческих полисах — в Афинах, Митилене, Сиракузах и даже в Спарте, славившейся скромной простотой быта и нравов ее жителей, — принимались специальные законы, призванные ограничить издержки граждан на погребальные обряды.
Независимо от того, хоронили ли тело в землю или сжигали на костре, действия близких умершего в первые часы после его кончины также предопределялись обычаем: кто-либо из ближайших родственников закрывал усопшему глаза, вкладывал ему в рот монету, куском ткани накрывал ему голову. Затем женщинам предстояло обмыть тело, умастить его благовонным елеем. Лукиан и этот обычай сопровождает язвительным замечанием: обмывают покойника, как будто в подземном царстве мало воды для омовений; убирают цветами, обряжают в роскошные одежды — очевидно, чтобы по дороге к Аиду душа умершего не озябла и чтобы Кербер не набросился на него нагого (Лукиан. О скорби, 11).
Обмыв тело и убрав траурное ложе миртом и виноградом, открывали доступ к телу всем, кто желал с ним проститься. Семья, друзья и знакомые собирались у ложа умершего и оплакивали его; при этом нанимали плакальщиц, флейтистов и певцов, провожавших покойного причитаниями и скорбными элегиями. «Вслед за этим, — пишет далее Лукиан, — начинаются причитания и вой женщин, и слезы всеобщие, и биение себя в грудь, и волос терзание, и щек кровью обагрение. Иной раз одежды раздирают и прахом головы посыпают, и живые являют вид более жалкий, чем сам умерший: они нередко валяются по земле, головами бьются о землю, — а тот умерший, нарядный и красивый, венками свыше всякой меры увенчанный, покоится высоко и над всеми возносится, будто на торжественное шествие снарядившись» (Там же, 12). После соприкосновения с умершим человек должен был совершить очищение, поэтому перед домом усопшего ставили большой сосуд с водой для всех, кто хотел проститься с покойным и утешить его семью.