Люди огня
Шрифт:
— Понятно, — сказал я.
Я представил себе Сатану, пребывающего в непрерывной молитве Богу. Нет, не представляется, Все-таки чего-то не хватает у нас в христианстве. Молитва Сатаны — это прикольно.
Наступили сумерки, и в водах бассейна отразились звезды. Шанкарачарья так и не появился. Стало совсем темно.
Наконец, двери Храма распахнулись, казалось, сами по себе, и мы вошли.
Господь так и сидел в позе лотоса, но Шанкары рядом не было. Одежды Эммануила снова стали ослепительно белыми, а в руке он держал трезубец, сияющий, как молния. Он обернулся: во лбу у него горел третий глаз, и я почувствовал себя Камой под огнем гнева Шивы.
Он встал, выпрямился, опираясь на трезубец в правой руке, на раскрытой ладони левой расцвел цветок огня.
— О, Бхайрава! — Это из помещения для пуджари появился Шанкара и пал ниц. Видимо, Господь отослал и его, пожелав медитировать в одиночестве.
— Это только форма, — сказал Эммануил.
— Тот, кто видит разницу между Вишну и Шивой — жалкий невежда, — улыбнулся Шри Шанкара.
И я подумал о Сатане как ипостаси Бога. Четвертой ипостаси. Если все есть Брахман, какая разница, кому поклоняться? Зачем творить добро, если добро и зло неотличимы друг от друга и Бог пребывает во всем?
— Кто такой Бхайрава? — шепнул я Андрею.
— Шива в своей разрушительной форме.
Эммануил покинул храм в сопровождении Шанкары и апостолов, и вышел к паломникам, собравшимся на равнине за городом, где пылали тысячи костров. Они увидели Господа с его сияющим трезубцем и не менее сияющим лицом, с третьим глазом, пылающим, как еще один костер, и пали ниц. Над кострами пронеслось громовое «Ом», как вздох из океанских глубин, как слово творения, сказанное Богом или первым человеком, заключающим в себе всех будущих людей.
Шри-Ланка, бывшее царство упрямого Раваны, чистого преданного Господа Шивы, не доставила нам хлопот.
В середине октября мы были в Дели.
Мы с Марком спустились в город на вертолете, чтобы осмотреть местность и подготовить торжественный въезд Эммануила в столицу, который планировался на завтра.
Был праздник Дуссера, посвященный Дурге, ипостаси Кали, победившей нескольких демонов с труднозапоминаемыми именами: Махишасура, Чонду, Мунду и еще каких-то, которых я не запомнил, как ни старался — честно говоря, даже не смог произнести. Праздник победы добра над злом. После Кали в роли защитницы добра и победительницы зла принять в этой роли Эммануила уже ничего не стоило.
По городу были развешаны изображения непорочной девы Кумари, перед которыми служили пуджу и ученые пандиты [91] читали катха — выдержки из индийских священных текстов, прославляющих богиню, обильно сдабривая их анекдотами и нравоучениями. Публика приходила в экстаз.
Одновременно праздновали Рамлилу, праздник Рамы посвященный, в общем-то, тому же — победе добра над злом, точнее Рамы над Раваной. Вечером по всему городу гремели фейерверки, рассыпаясь огнями над улицами и парками.
91
Пандит— старинное почетное звание ученого брахмана, знатока священных текстов (от пандита — ученый, мудрый учитель) (санскр.).
Вереница автомобилей ехала по широкой белой дороге с золотыми перилами, и дорога слегка прогибалась под их тяжестью, а рядом плыли облака. На этот раз я оказался в одной машине с Матвеем. Эммануил ехал впереди и был в своей обычной антропоморфной форме: то есть с двумя глазами и без трезубца. По его правую руку сидела Мария, а за ним — Андрей.
Матвей сочувственно посмотрел на меня:
— Ничего, Петр, милость Господня недолговечна.
Я пожал плечами. Никогда и не ощущал себя фаворитом.
Мы медленно спускались в Дели по извилистой мраморной дороге, висящей в воздухе.
По первому впечатлению город напомнил мне Рим. Да, я понимаю, что все это очень древнее, но почему бы все-таки не отреставрировать? Правда, улицы украсили к нашему выезду, как и везде в Индии, разноцветные флажки и гирлянды цветов.
Нас встречали толпы, так же, как и в Калькутте. Народ ликовал и бросал нам венки. Мы еле продирались через людское море. Медленно-медленно, не более десяти километров в час.
Господь поднял руку, и с неба посыпались цветы. Желтые, белые, розовые…
Наш путь лежал в новый храмовый комплекс, на открытие которого нас пригласил все еще действующий премьер-министр Арвинд Бихари Гхош. Наверное, надеялся сохранить место.
Мы остановились на площади, запруженной народом, возле огромного храма, белого с розовым. Стиль его архитектуры очень хотелось назвать византийским. Очень похоже на парижский Сакре-Кёр. Пять высоких вытянутых куполов, словно половинки кабачков, но с индийским колоритом, Изысканный розовый декор. И купола рифлёные, как тыквы, И каждый увенчан диском вместо креста.
— Храм Калки, Бхагаван, — подобострастно объяснил господин Гхош.
Интересно, когда они успели сориентироваться.
Мы поднялись по белым ступеням и сняли обувь в храмовом предбаннике. Перед входом в главный зал премьер позвонил в колокольчик, чтобы предупредить божество.
Храм был ничуть не меньше собора Святого Петра и оказался заполнен до отказа. Толпа расступилась и пропустила нас вперед, к алтарю, перед которым все пали на колени и склонились до земли. Только Эммануил остался стоять.
Я украдкой смотрел на него. Господь слегка улыбался.
Мы поднялись. И я понял, что его так развеселило.
Алтарь был загорожен золотой решеткой, и там, на возвышении, верхом на белом коне, восседало точное скульптурное изображение Эммануила. Господь словно смотрелся в зеркало. Только на мурти, то бишь идоле, были индусские одежды, тот самый белый умопомрачительный наряд, в котором Эммануил принимал в Двараке Чайтанью, а в руке — меч. Фоном служили стилизованные языки пламени.
И мне стало ясно, что премьер Гхош сохранит место.