Люди песков (сборник)
Шрифт:
— Один из верблюдов мой был… но ничего. У меня здесь, в Учоюке, старший сын живет — ему тоже на всю жизнь позор, если мой верблюд бандитам достанется!
— Постой, постой. Говоришь, сын у тебя в Учоюке? Как зовут?
— Копек Сапды, — с удовольствием произнес старик. — Знаешь такого? Фермой заведует.
— Еще бы не знать. — Санджаров в упор разглядывал старика.
— Он раньше здесь, в районе, работал, а с осени его на ферму послали, заведующим, — продолжал объяснять старик. — Его здесь
— Знают. Только лучше бы не знать.
— Это почему же? — Старик опешил.
— Неприятно такое говорить, отец, да ничего не поделаешь. — Санджаров встал и подошел к старику. — Копек Сапдыев, получив повестку, сбежал. Бросил колхозный скот, ушел, не рассчитавшись. Сейчас он скрывается в песках.
— Мой сын?.. Сбежал?
— Да, он трус и расхититель.
Старик побледнел, его била дрожь. И голос дрожал.
— Если это правда… Если мой сын… Я не могу вернуться домой… Он опозорил меня… Опозорил молоко своей матери…
Вечером, провожая своих попутчиков, Сапды Меред сказал:
— Еду к сыну.
Глава десятая
Уже четыре дня, как Нунна-пальван и отец Ко пека покинули районный центр. На том месте, где был ограблен ахальский караван, следов не оказалось — в ту ночь поднялся сильный ветер.
Лишь на пятый день утром возле колодца Динли обнаружились верблюжьи и конские следы, правда позавчерашние, но Сапды-ага сразу узнал след своего верблюда.
Старики вышли в пески без оружия. Вдвоем на одном верблюде, они не походили на преследователей — скорее путники, пробирающиеся в Хиву. Так и говорилось в-справке, хранившейся у Сапды-ага.
Следы тяжело груженных верблюдов были отчетлива видны даже на такыре и вели прямо на восток. Старики не останавливались и к вечеру наткнулись на недавнюю стоянку дезертиров. Бандиты разводили костер, кипятили чай. Рядом валялась пустая бутылка. Нунна-пальван поднял ее, понюхал.
— «Ашхабадское крепкое», — заключил он и вздохнул с сожалением.
— Никак, сам ты потребляешь эту мерзость? — удивился Сапды-ага.
— Не то чтоб потреблять, а чокались иногда с Моданом. Сын у меня был…
— Знаю. Твой сын по всем Каракумам гремел. Теперь и мой прогремит.
— Тут неподалеку низина. — Нунна-пальван поспешил переменить разговор. — Думаю, туда подались, к колодцу Кырккую. Идут медленно — верблюды здорово нагружены. Вон видишь, на северо-восток повернули.
Он оказался прав — следы вели прямо к колодцу. Видимо, бандиты хотели набрать воды, напоить верблюдов и заодно раздобыть у чабанов съестного.
Старики заранее обдумали план действий. Оки ни от кого не скрываются, ни о ком не расспрашивают, едут себе по делам — менять верблюда на пшеницу.
С наступлением темноты добрались до колодца. Здесь отдыхала отара. Собаки с лаем бросились на следопытов. Из шалаша выглянул мужчина в черной шапке и скрылся. Вышел старый чабан. Когда он приблизился, Нунна-пальван с удивлением узнал своего недавнего знакомца Джапара.
— Здравствуйте, Нунна-пальван! — возбужденно заговорил тот, поминутно оглядываясь на шалаш. — Куда же это вы путь держите?
— Так вот в Теджен. Плохо с зерном, нигде не добудешь. Раньше, бывало, разок съездишь — на год пшеницы хватает, а теперь и дорого и мало, не закупишь. Вот и приходится чуть не каждый месяц ездить менять.
— Да, это так, — соглашался Джапар, не переставая бросать на шалаш многозначительные взгляды. — Пойдемте, чай для гостей всегда найдется.
Из шалаша послышался смех.
— Оказывается, еще гости пожаловали! Как говорится, гость ненавидит гостя, а хозяин — обоих…
— В чае я и вам не отказывал, — пробормотал Джапар-ага.
— Скаред же ты, чабан, — снова захохотал человек в шалаше, — совсем забыл туркменский обычай! Ну, для нас барана пожалел, так хоть стариков угости на славу!
Нунна-пальван притворно хихикнул.
— Правильно говоришь, джигит. Столько гостей наехало — неужто одного барана не стоим!..
«Джигит» и тот, в черной шапке, вышли из шалаша и стали помогать Нунне-пальвану разгружать верблюда. Сапды-ага подошел к шалашу, осторожно заглянул внутрь. У самого входа прислонены были к стене три винтовки; на кошме, облокотившись на подушку, полулежал Копек. Увидев отца, он вскочил:
— Отец!
— Пес бродячий тебе отец! — Сапды-ага произнес эти слова шепотом, и Нунна-пальван не услышал их, но тот, в черной шапке, насторожился. Однако Нунна-пальван успел с размаху стукнуть его по голове. Человек закатил глаза и медленно осел на землю. Нунна-пальван бросился к Джапару-ага, схватившемуся со вторым «джигитом».
Подбежал подпасок. Несколько секунд он, ничего не понимая, таращил глаза на дерущихся, потом кинулся в свалку.
Когда поднялась луна, всех троих со связанными за спиной руками посадили на верблюдов и крепко обмотали веревками.
— С тобой парень поедет, — сказал Сапды-ага Нунне-пальвану. — Я останусь здесь, помогу Джапару.
— Добро, — согласился Нунна-пальван. — Если что, найдешь меня у Санджара Политика или в конторе.
Сапды-ага ничего не ответил и не оглядываясь пошел к шалашу. Он плакал.
В Учоюке шестьдесят семь больших кибиток и одиннадцать маленьких. Стоят они в четыре ряда — с востока на запад. Каждый ряд со своим названием: «ряд Анкара-ага», «ряд председателя» — тот, где стоит кибитка Сазака. Сразу за этим рядом школа и колодец.