Люди полной луны
Шрифт:
— Я два раза в одну реку не вхожу, — сморозил чушь Леня Светлогоров. — Я просто хочу по городу осеннему походить, а ты мне, Мурад, прошлое поминаешь. Сволочь психиатрическая.
— Ну-ну, — всполошился Мурад Версалиевич, — успокойся. Самоволка предполагает, что тебя никто не увидит. Я закрою глаза, а ты их пошире раскрой, особенно в пятницу, когда уходить будешь, и в воскресенье, когда приходить станешь, тем более что у меня в это время выходной, так что тебе не со мной, а с Екатериной Семеновной договариваться надо.
— А ты не дурак, доктор, — похвалил Мурада Версалиевича Леня, — но и я не придурок. Напиши ориентировку.
— Что за ориентировку? — перепугался Мурад Версалиевич. — У тебя что, Светлогоров, волна пошла?
— Обыкновенную, — спокойно развивал свою мысль Леня. — Чтобы
— Ну уж нет, — обреченно махнул рукой Мурад Версалиевич. — По выходным лучше я буду дежурить. Но, — он строго взглянул на Леню, — через раз.
«Хватит тебе дрыхнуть, — мысленно возмущался подполковник Абрамкин, поглядывая на похрапывающего Италию, — сколько можно?»
Подполковник подготовился к работе подсадной уткой по полной программе, но уже начинал тяготиться ожиданием. Италия спал и, судя по глубине и продолжительности сна, собирался это делать долго.
— Хватит колоть человеку снотворное, — обратился Абрамкин к процедурной сестре, пришедшей делать уколы в сопровождении милиционера. — Совсем замучили парня.
Медсестра промолчала, а сопровождающий ее охранник бросил зло:
— Молчи лучше, а то вторую руку наручником пристегну.
— Молчу, молчу, начальник, — успокаивающе поднял свободную руку Абрамкин.
Прошло уже три дня, как подполковник надел на себя шкуру залетного гастролера-уголовника, и за это время он здорово преобразился. Трехдневная щетина, питание синим больничным супом и прохлорированной мороженой рыбой сделали его похожим на рецидивиста, ветерана тюрем, после десятидневной голодовки. Во всяком случае, дежурившие в коридоре милиционеры считали его куда как более опасным преступником, чем мирно спящего и хорошо знакомого им Италию. По ночам Абрамкин мерз, больничное одеяло было коротким и прозрачным от времени. Он с завистью поглядывал на вора в законе, которому уже передали огромное и толстое одеяло с изображением медведя панду. Еще Абрамкину не нравилось ходить в туалет. Ему защелкивали на запястьях наручники, и он в пятнистых от штампов «Горбольница» кальсонах с волочащимися по полу завязками и такой же майке шел под охраной в другой конец больничного коридора под испуганно-недоброжелательными взглядами пациентов больницы. «Ничего, — думал прохладно-осенними ночами принявший позу эмбриона под одеялом подполковник Абрамкин. — Вот раскручу эту скотину, — он с ненавистью посмотрел сквозь прореху в одеяле на Италию, — и тогда поглядим, кто лучше, сочинские или таганрогские».
На четвертый день утром Италия открыл глаза, сладко зевнул, повернул голову в сторону Абрамкина, несколько мгновений недоуменно смотрел на него и сказал:
— Привет, майор. Это тебя из Сочи меня охранять прислали?
— Не майор, а подполковник… — начал было Абрамкин, но осекся и со злостью посмотрел на Италию.
Тихими, оглядчивыми шагами в город вступала южная осень. Первой ее присутствие почувствовала акация и до того изумилась, что сразу же уронила на землю свои округлые листья-монетки, тем самым существенно повысив массу бутафорского золота в мире. Дубы рощи Дубки проигнорировали вступление в город осени и всем своим видом пытались доказать, что лето непреложно и вечно, как уголовное преследование на карманные и квартирные кражи. Но нервные окончания дубов, дубовые листья, каждое утро понемногу уступали позиции, краснея, а то и желтея от негодования. Было по-прежнему тепло и сухо, но чуткое небо стало выше и прозрачнее, и ранними гулкими утрами можно было услышать всхлип растворяющегося в этой гулкости лета. Осень только на первый взгляд кажется на юге бесправной, на самом деле она, как и везде в России, неумолима, хотя и маскирует эту неумолимость деликатностью.
Глория Ренатовна Выщух готовилась к свадьбе. Несмотря на то что это противоречило всем традициям и условностям, Самвел Тер-Огонесян настаивал на белом платье, кортеже, многолюдном пиршестве и прочих атрибутах, включая венчание в церкви и регистрацию в загсе.
— Это же смешно, Тери, — увещевала его Глория Ренатовна. — У меня же есть ребенок и напрочь отсутствует девственность. Зачем так много шума, да еще белое платье с фатой?
Самвел, с легкой подачи Глории Ренатовны награжденный новым внутрисемейным именем Тери, лишь непокорно вскидывал голову и заявлял:
— Дорогая, если у человека есть возможность устроить праздник, он не должен отказываться от этого. Нельзя отнимать у людей возможность позлословить и похихикать
за спиной, слишком жестоко, люди этого не прощают, особенно тем, у кого есть деньги. Удачливые и счастливые ничего, кроме ненависти, у окружающих не вызывают.
— Что ты этим хочешь сказать, любимый?
Глория Ренатовна настолько заинтересовалась мыслью Самвела, что даже прекратила разглядывать подаренные им спиралеобразные золотые серьги с капельками бриллиантов на концах.
— Мы организуем свадьбу по всем канонам. Я выставлю стол на всю длину улицы. Пусть люди как следует поедят и выпьют, пусть переберут за столом наши косточки и подвергнут осуждению за размах и демонстративность, а затем снова поедят и выпьют. Тогда они нам многое простят, и зависть их будет не так разрушительна для нас, да и для них тоже.
— На всю длину улицы? — переспросила Глория Ренатовна, начиная вживаться в роль жены. — Лучше на всю ширину, да и то слишком жирно будет.
— Ну что ты, дорогая, — усмехнулся Самвел. — Улица не городская, а та, где наш загородный дом в дачном поселке, всего-то двадцать метров, и живут на ней в основном мои родственники.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Отшельник-лама Горы исполнил свое обещание. Вторая встреча далай-ламы с демиургами не была мучительной. Они не стали вынимать из него душу, он пришел к ним весь…
Хорузлитно-лунитная оболочка глубинного мира не сплошь монолитна, внутри у нее ходы, залы, наблюдательные пункты, тайные выходы в заповедные сапфировые пещеры, ведущие в сторону поверхности. Этот «буферный» мир многолюден. Его освоили тибетские ламы, иудейские маги, индуистские монахи, племена, пришедшие сюда еще со времен ацтекской цивилизации, никогда не поднимавшиеся на поверхность. Здесь можно встретить храмы абсолютной темноты, где выращивались пророки, отсюда выводили в Индию живого ребенка Бога. «Буферный» мир страшноват, его населяют люди древнего обрядово-культового и мистико-магического мировоззрения. Именно отсюда пришли на поверхность земли знобкие и туманные представления о вампирах, призраках и неприкаянных душах умерших. Далай-лама знал, что здесь, в «тамбурно-буферном» мире, можно встретить смерть на каждом шагу, но он также знал, что, убив, тебя сразу же могут оживить и пожелать дальнейшего счастливого пути, потому что «буферный» мир на самом деле был огромной научной лабораторией, страной великих ученых, сохранивших цельнокупное мышление, сочетающееся с практицизмом узкой специализации, и имеющих возможность для безграничного созидания. Ученые «буферного» мира напрямую общались с атлантами и лемурианцами в каплеобразных пустотах хорузлитно-лунитной оболочки и поэтому ведали обо всех возможностях прошлого, величие и мудрость которого начисто зачеркивали и принижали значение будущего. Здесь, в промежуточной цивилизации, можно было понять тягу фараонов к мумифицированию своих тел после смерти и сокрытие их в пирамидах…
Пять дней и ночей понадобилось далай-ламе для того, чтобы тайными ходами через лабиринтные пещеры добраться до первых форпостов промежуточной цивилизации. Дорога была опасной и трудной уже по той причине, что он шел не через проторенные храмные пути Индии, а выбрал, по совету ламы Горы, пути соглядатаев, своеобразный «черный ход» в пространство необузданной истины. На шестикилометровой глубине ему стали досаждать дибу, алмазные змеи, почти все щели и выступы пещерного пути на этой глубине были заполнены кладками яиц этой смертоносной красавицы. Стоило только присесть или прилечь, как тут же эти кораллово-желтые носительницы смерти льнули к теплу тела, вползали на грудь и замирали в экстазе. Далай-лама не прогонял их в короткие минуты отдыха. Браслеты правителя Тибета из осанна на запястьях рук надежно защищали его от убийственного поцелуя алмазной змеи.