Люди в облаках
Шрифт:
– Эка невидаль? Так твоя мамка и мне денег не дает, – усмехнулся Макар Иванович, – но это же не повод на пруду рыбу пугать?
– А что, – растерянно протянул Мишаня, – она и вам должна деньги давать?
– Почему бы нет? В нашей стране все люди братья, а доброта – норма жизни, ну в смысле – взаимовыручка, ты мне – я тебе.
– Норма? – переспросил ничего не понимающий Мишаня.
– Ладно, не бери в голову! – Макар Иванович хлопнул мальчонку по плечу. – Тут вот какая история произошла, давеча сижу на завалинке, пролетает надо мной
– Какашку? – захихикал Мишаня.
– Вот и я так подумал, – тряхнул головой Макар Иванович, – принял птичий подарок в руку, смотрю, а там…
– Что? – нетерпеливо спросил Мишаня.
– А вот что! – Макар Иванович протянул к мальчику открытую ладонь.
И Мишаня увидел повернутую решкой к небу двадцатикопеечную монету.
– Ну, я сразу и понял, – продолжал Макар Иванович, – что это подарок для одного мальчика, которому очень хочется попасть в кино…
– Какому мальчику, – замирая сердцем, тихо спросил Мишаня.
– Да знамо какому! Из дома двадцать восемь на Машиниста.
– Мне? – Мишаня почувствовал, что теряет дар речи.
– Ну, если там проживает другой мальчик, то, может быть, ему.
– Нет, там только один мальчик проживает, я!
– Вот-вот, и я о том. И этот мальчик может опоздать к началу сеанса, если не поспешит. А после фильма он может купить на вокзале эскимо на палочке. Жаль, правда, одной копейки ему не хватает.
– А вот и хватает! – радостно закричал Мишаня. – Копейка у меня есть!
Он тут же достал из кармана монету и показал ее собеседнику.
– Отлично, – воскликнул тот, – забирай свои деньги и дуй в клуб, до начала сеанса осталось двадцать минут.
Мишаня не заставил себя упрашивать дважды…
Он вернулся домой к обеду в бодром или, скорее, даже веселом настроении. В полголоса напевал:
Батарея – огонь, прямая наводка.
Первый, слышишь, нам медлить нельзя,
После боя ребята помянут нас водкой:
Вызываю огонь на себя!
Мать, затевая стирку, перебирала Мишанины майки и рубахи. В металлическом ведре шумел, нагревая воду, кипятильник.
– Ты, того, про водку поостерегись, – строго сказала мать, – вон, отец твой от нее, окаянной, в тридцать лет в могилу ушел, – мать указала рукой на висящий на стене фотопортрет. – А сам-то где был все утро?
– Да так, с пацанами в лапту играл на 1-й Полевой, – уклончиво ответил Мишаня.
– Что-то не похоже, – засомневалась мать, – и рубаха чистая, и коленки на штанах целы, и нос не расквашен. Ты где был? – голос ее опять построжал.
– Ну, в кино ходил на «Три золотых волоска деда Всеведа», – повинился Мишаня.
– Так! – мать уперла руки в бока, взгляд ее заледенел. – А денег где взял? Украл? Прибью!
– Мне Макар Иванович дал, – заныл Мишаня, – ему галка принесла.
– Я тебе покажу галку! – мать достала из шкафа ремень. – Выкладывай все, как есть!
Под давлением силы Мишаня был вынужден «покаяться» и рассказать все, что с ним произошло, начиная с его самовольного ухода из дома.
Выслушав сына, Нина Сергеевна присела на стул, в задумчивости постукивала себя по коленке кончиком ремня, потом спросила:
– Точно не врешь?
– Что б мне провалиться! – «побожился» Мишаня.
– Да ведь не было там никакого синего дома? И Макара Ивановича никакого не было…
– А теперь есть! – Мишаня скосил взгляд на ремень в материнских руках и, пытаясь быть твердым, сказал: – Мы теперь с ним дружить будем!
– Я тебе подружу! – мать взмахнула в воздухе ремнем. – Я еще этого Макара на чистую воду выведу! Небось, алкоголик и прожига! Участковому на него напишу, отправим его, куда Макар телят не гонял! А ты сегодня под арестом! Из дома – ни на шаг! Уроки вон делай…
На другой день Мишаня в школе все рассказал другу Сереге. Конечно, немного приукрасил. С его слов выходило, что это ему галка сбросила на плечо двадцать копеек, а удивленный Макар Иванович предложил ему вечную дружбу и пообещал всегда ходить с ним в кино и покупать эскимо на палочке.
– Везет тебе, Мишаня! – позавидовал Серега…
Глава вторая
Детство – когда все удивительно и ничто не вызывает удивления.
Антуан Ривароль, французский писатель
После школы ноги сами понесли Мишаню в тупичок Бригадного переулка. По дороге, на привокзальной площади, его едва не затянула и не утащила за собой толпа обеспокоенных граждан с узлами, котомками и огромными фибровыми чемоданами. Они, движимые неведомой стихией, перемещались в сторону автовокзала. Некоторые зычными голосами выкрикивали отдельные то ли просто слова, то ли названия: «Соловьи! Стремутка! Дуловка!» Мишаня решил, что они едут в лес слушать соловьев и каких-то дуловок, про которых он ведать не ведал. Занятый этими мыслями, он не заметил, как бородатый мужик с двумя перекинутыми через плечо мешками намертво прижал его к спине твердой, словно выкованной из стали старухи с фельдшерским саквояжем в руке. Высвобождаясь из плена, он услышал, как бородач, паровозным гудком протрубил на всю округу:
– Братцы, а, может быть, и нет никакой Стремутки?
Мишаня запаниковал. А может, и ярко синего домика тоже нет? И Макара Ивановича нет? Вчера были, а сегодня нет? Он едва не бегом кинулся через железнодорожные пути, мимо клуба и столовой, через Паровозный проезд, в сторону Бригадного переулка.
Но домик стоял на месте. Более того, как показалось Мишане, он стал еще более ярким и интересным. Так на окошках появились резные наличники, фронтонная доска украсилась узорной резьбой, и столбики, подпирающие навес над крыльцом, тоже стали затейливо-резные, с вьющейся вверх выпуклой спиралью, по которой пущены были зверушки, то ли зайцы, то ли еще кто, убегающие от собак.