Люди в облаках
Шрифт:
Мишаня пыкнул-мыкнул и тут же раскололся, что называется, от верха до низа. Так что через несколько минут мать знала о всех его приключениях в тупичке Бригадного переулка.
– Ну, все! – не на шутку рассердилась она. – Теперь уж точно пойду к участковому Брагину, пусть найдет укорот на этого алкоголика! Сам допился до чертиков, бутылки на грядки сажает и ребенка в свои темные дела втягивает!
– Не ходи к Брагину, у него, вместо мозгов, овёс в голову просыпан, так тётя Вера из столовки говорит! – захныкал Мишаня и пропел дурашливым голосом:
Пошел Брагин за овраги,
Нашел
Прямо с горла брагу пил,
Очень он ее любил.
– Цыц! – прикрикнула мать. – Дура – твоя тетя Вера! В наказание, завтра после школы сходи на 1-ю Полевую к Саньке Непушкину, он у меня уж как две недели назад трешку занимал. Пусть отдает, охламон. В общем, пой, пляши, а деньги от него выблазни. Без трешки не возвращайся!
Мишаня насупился и пошел доделывать примеры по арифметике…
На другой день в школе он получил две четверки и тройку. А Серега, заглядывая ему в рот, слушал рассказ про чудо-огород Макара Ивановича.
– Везет же тебе, Мишаня, – опять позавидовал он другу…
Глава третья
Учить детей – дело необходимое,
следует понять, что весьма полезно и нам самим учиться у детей.
Максим Горький, советский писатель
Из школы домой Мишаня, подгоняемый ветром, бежал со всех ног. На привокзальной площади слонялся давешний бородатый мужик. Он, похоже, окончательно отбился от своих. Заплечных мешков с ним не было, зато под левым глазом отсвечивал огромный фиолетовый синяк. Раскинув, как крылья мельницы, руки, он пытался уловить прохожих и с мукой в голосе вопрошал:
– Братцы, где эта Стремутка?
Мишаня ловко уклонился от его объятий, миновал дремавшего у фонарного столба постового милиционера, поздоровался с торгующей пирожками тётей Клавой и нырнул в хмурые глубины Завокзалья.
Замедлил шаг он лишь у заветного тупичка в Бригадном переулке. И тут же увидел Макара Ивановича. Тот сидел на завалинке у стены дома, подперев щеку рукой, и о чем-то думал. Подкравшись, как казалось ему, незаметно, Мишаня присел рядом.
– Как считаешь, – тут же спросил Макар Иванович, – заколосятся нынче наши нивы?
Мишаня не ответил, он, со смесью ужаса и восторга, смотрел на возделанную ими накануне грядку, там метра на полтора поднялся от земли густо покрытый листвой куст, плодов и ягод на нем, правда, не обнаруживалось.
– Ветерок сегодня, не находишь? – вздохнув, сказал Макар Иванович, – А всхожесть, однако, плохая, и урожайность ноль.
– А это-о кто-о? – растягивая слоги, шепотом спросил Мишаня, указывая на место, где вчера была закопана его рогатка.
– Не кто, а что, – поправил Макар Иванович, – это саксаул, древесное растение семейства Амарантовых, произрастает в пустынях и служит кормом верблюдам и курдючным овцам.
– А где моя рогатка?
– Ну, это ж… – Макар Иванович пожал плечами и вскинул руки к небу, – …Где? Скрылась в неведомых глубинах и, так сказать, послужила основой… Впрочем, о чем это я? Неужели живой саксаул хуже неживой рогатки?
– Не хуже, – согласился Мишаня и, указав на зеленеющий куст, спросил: – а этот из какой бутылки вырос, из водочной или винной?
– Об этом спросишь у деда Пахома, пусть сделает запрос в академию наук, ему ответят, он Перекоп брал. Да, и давай без официальщины, мы уж три дня знакомы, ты меня называй дядя Макар, а я уж тебя, по свойски, Мишаня. Не возражаешь?
Мишаня согласно кивнул и, недолго помолчав, спросил:
– Дядя Макар, а ты почему любишь водку?
– А ты? – Макар Иванович искоса взглянул на мальчика.
– А я ее вовсе не люблю, я даже ее не пробовал.
– Вот и я тоже. – Макар Иванович взлохматил свою русоволосую шевелюру. – У меня есть предложение: давай, когда ты вырастишь, вместе ее попробуем, а потом выплюнем то, что попробовали и навсегда закроем эту тему. Идет?
– Идет. Ох, – вдруг вспомнил Мишаня, – мне мама поручила от Саньки Непушкина долг получить, трешку. Только он не отдаст, он жадный, как царь Кощей.
– Ну не наговаривай же на людей! – Макар Иванович прижал подбородок к груди и исподлобья взглянул на Мишаню, – твой Александр Непушкин еще вчера занес мне три рубля, сильно извинялся, просил тебя не держать зла. В доме на обеденном столе лежат, потом заберешь.
– Это как же? – удивленно спросил Мишаня. – Так сам и отдал?
– А как же иначе, не я же его просил? У меня, кстати, в Нижнем тоже дружок был – Леха Негорький, большой любитель занимать. То рубль в долг возьмет, то трешку, а то и пятерку. Отдавал, правда. Не сразу, но, отдавал. Хотя… – Макар Иванович почесал затылок, – трешку, все-таки зажилил. Занял перед отъездом на Капри и всё – пишите письма! А ведь говорил: рожденный ползать летать не может! А сам взял и упорхнул. Вот как, бывает, брат Мишаня! А пойдем-ка чайку попьем? За это время, глядишь, и урожай наш созреет, да и ветер утихнет.
В доме у Макара Ивановича было увлекательнее и красивее, чем в школьном музее и даже в учительской. В обширных сенях, застланных домоткаными половиками, стояли два старинных, окованных железом, сундука, на стене над ними висели огромный топор, двуручная пила, деревянное корытце и две пары лаптей. У другой стены, украшенной пучками луговых трав, растянула спину длинная лавка, заставленная глиняными горшками, плошками и чугунами.
В просторной кухне, выдержанной в светлых тонах, вдоль стен расположились широкие тумбочки с выдвижными ящиками, над ними висели застекленные полки с посудой. На одной из тумбочек был выставлен роскошный столовый сервиз. Чего только не было в этом почтенном фарфоровом семействе? Дородная, как купчиха, супница, в украшенном крупными цветами сарафане, степенные, как замужние дамы, тарелки для супа, легкомысленные, словно дочки на выданье, блюдца для закусок, основательные, как помощники приказчика, блюда для говядины и свинины, свояченица-салатница и юная поросль из солонки, перечницы и соусника.
А чего стоила великолепная старинная икона, одетая в сверкающую золотом ризу, на полке в углу? Мишаня видел такие, когда был с матерью в Троицком Соборе…
Светлый обеденный стол, поражающий воображение массивностью и резными грушеобразными ножками, был пуст, если не считать лежащей на самом его краешке трехрублевки.
– Да уж, – пожал плечами Макар Иванович, – купюры мы нынче делать разучились. То ли дело николаевская катенька или, хотя бы, пятирублевка? А тут, ни кожи, ни рожи. Но, бери, какая уж есть!