Людоедка
Шрифт:
— Делай как знаешь и… как хочешь… — с расстановкой сказала Фимка, подчеркнув последние два слова.
— Как хочешь… Грех тебе, Фимушка, такие слова говорить… Как хочешь… А ты что же думаешь, не хочу я не видеть тебя, аль не люба ты мне…
— Мне как ведать…
— Эх, ты… — сквозь слезы произнес Кузьма Терентьев.
— Надоела может…
— Надоела?.. — вскрикнул Кузьма. — Да ты в уме ли…
— Коли нет, так и ладно… Мне-то все равно…
— Все равно… Так-то ты любишь меня?
— Не на шею же вам вешаться… Больно жирно будет…
— Эх, Фима…
— Что, Фима… Знаю я, что я Фима…
— Ужели не видишь, как я люблю тебя. Кажись, жизнь бы свою тебе отдал… Прикажи, что хочешь… Все исполню… Испытай…
— Чего испытывать… Мне от тебя ничего не надо… Хошь люби, а хошь нет… Мне все ладно…
— Нет, ты испытай…
— Отвяжись… Недосуг мне с тобою… Еще барыня взыщется…
— Разве не спит?..
— Легла… да проснуться может…
— Авось не проснется…
— Хорошо тебе «авоськами», спина-то у меня своя…
— Побудь маленько…
Кузьма привлек ее к себе… Раздался шепот и поцелуи…
Наконец, Фимка вырвалась и убежала. Она не думала в это время, что года через полтора она действительно должна будет «испытать» Кузьму, который докажет при этом испытании всю силу своего к ней чувства.
Переезд в дом Салтыкова состоялся, и Кузьма Терентьев, верный своему слову, чуть ли не каждый день приходил из Сивцева Вражка, сумел втереться в приятельские отношения к дворовым Глеба Алексеевича и стал видеться с Фимкой, тайком от них, в глубине лежавшего за домом сада. Так продолжалась эта связь, крепкая, повторяем, своею таинственностью и опасностью быть открытой и разорванной. Не только сама Дарья Николаевна, но никто в доме Салтыковых не подозревал этого более двух лет продолжавшегося романа Фимки с Кузьмой, который приучил дворню видеть себя каждый день, а своим веселым нравом и угодливостью старшим сумел приобрести расположение и любовь даже старых дворовых слуг Глеба Алексеевича, недовольных новыми наступившими в доме порядками.
Однажды Дарья Николаевна приехала от генеральши Глафиры Петровны Салтыковой в особенно раздраженном и озлобленном состоянии. Фимка, по обыкновению, пришла раздевать ее в ее будуаре.
— Ох, уж надоела мне эта старая карга, мочи моей нет с ней… Извести бы ее хоть как-нибудь…
Фимка молча делала свое дело.
— Чего молчишь, как истукан какой… Чем бы барыню пожалеть… или помочь чем, а она молчит и сопит только…
— Чем же я вам, барыня Дарья Миколаевна, помочь могу…
— Говорят, есть снадобья такие, что изводят человека в месяц, в другой… незаметно.
— Мне почем знать… — отвечала Афимья.
— Мне почем знать, — злобно передразнила ее Дарья Николаевна. — А у нас, на Сивцевом Вражке, помнишь, жил «аптекарь» на пустыре…
— Помню, — отвернулась Фимка, чтобы скрыть свое смущение.
— Разузнай-ко, жив ли он там теперь… Может у него можно купить снадобья-то.
— Можно поспрошать, — ответила Афимья.
— Поспрошай, Фимка, завтра же сбегай…
— Слушаю-с…
— Ты только так стороной, будто для себя… Обо мне ни слова… Понимаешь?..
— Как не понять, понимаю…
— Только бы достать зелья какого ни на есть… Извела бы я ее, проклятую… Ведь здорова, как лошадь, подлая, даром, что лет ей уже может за семьдесят.
— Крепкая старуха.
— Ох, и не говори, какая крепкая.
— Нас переживет.
— Переживет, как пить даст… Так ты, Фимушка, это устрой мне.
— Постараюсь, барыня Дарья Миколаевна…
— Коли старик заартачится, там у него молодой есть… Помнишь, что гору строил? И ты, кажись, на ней кататься была охотница. Эге-ге, да ты молодчика-то, кажись, знаешь?
Фимка действительно сильно покраснела, когда Дарья Николаевна заговорила о приемыше аптекаря.
— Знаю-с… — потупилась Афимья.
— Как зовут его?
— Кузьмой…
— Ну, вот ты и возьмись тогда за Кузьму-то… Если у вас с ним тогда ладов не было, то теперь заведи… Постарайся для барыни, а я не оставлю… Если нужно денег, я дам…
— Постараюсь…
— С молодым ты управишься… Девка красивая, шустрая… Не слиняешь, а дело сделаешь…
— Слушаю-с…
— Так завтра же и начни… В неделю, чай, оборудуешь…
— Может и раньше…
— Значит лады есть, да ты не стыдись, расскажи, ведь не слуга ты мне, подруга…
— Много милости…
— Расскажи говорю, Фимушка, расскажи, как было…
Подкупленная милостивыми речами барыни, Афимья откровенно рассказала свой роман с Кузьмой Терентьевым, не скрыв, что он продолжается и до настоящего времени, и что Кузьма от нее без ума, а она его не очень-то балует…
— И дело, молодец девка, ихнего брата баловать — добра от них не видать… Надо держать в ежовых рукавицах… Чуть что, чтобы знал место… Милуй, ласкай, а госпожа над тобою я… Вот как…
— У меня с ним так и есть, барыня…
— Значит наше дело в шляпе… Он старика придушит, а снадобья достанет, коли старый черт заартачится… Молодец, Фимка, хвалю за обычай… Так завтра же ты его за бока…
— Примусь… Надысь даже просил… Испытай, говорит, ты мою любовь…
— Вот и отлично… А теперь ступай спать… Утро вечера мудренее… Завтра потолкуем.
Фимка вышла. Дарья Николаевна также отправилась в спальню, довольная признанием своей наперсницы, признанием, при котором с одной стороны, она может держать ее в руках, а с другой — исполнение ее желания достать смертельное зелье является легко достижимым.
X
ЗА СНАДОБЬЕМ
На другой день, с самого раннего утра, Дарья Николаевна стала торопить Афимью исполнить ее поручение, и даже вручила ей на подкуп старика-аптекаря десять рублей — сумму, громадную для того времени.
— Ведь тоже Кузьма-то твой в этом деле мало, чай, смыслит, старик ему подсунет что-нибудь негодящее, так лучше уж самого «аптекаря» ты ублаготвори… Эти чародеи, народ на деньги падкий, — говорила Салтыкова.
— Уж вы не беспокойтесь, барыня Дарья Миколаевна, в лучшем виде все оборудую, только…