Людовик XI. Ремесло короля
Шрифт:
Из Оверни король и дофин, все так же вместе и разделяя как почести, так и обязанности, отправились в Лангедок — в Юзес, Ним и Монпелье — на целых два месяца, с конца февраля до первых чисел мая 1437 года. Все это время ушло на совещания и административные меры: собрания, созыв штатов, упорядочение налогов, наставления сенешалям. А главное, из-за нехватки королевских войск, — на организацию городского ополчения, чтобы попытаться положить конец грабежам со стороны отрядов бродячих солдат, вооруженных головорезов, оставшихся без работы после окончания войны. Впоследствии, когда Людовику пришлось одному, без короля, покинувшего его в Сен-Флуре и уехавшего в Ту-рень, отвоевывать крепости в Велэ, все еще удерживаемые англичанами, он отвел туда несколько десятков «копий», сея ужас повсюду, где появлялся. Чуть позже, возвращаясь на север, он после недельной осады завладел Шато-Ландоном. Этот английский — или
Главным событием 1437 года был торжественный и триумфальный въезд вместе с королем в Париж, покоренный и кающийся город. Карл VII и Людовик пробыли там три недели — ровно столько, чтобы заявить о себе, но редко показываясь на люди, не заботясь о том, чтобы устроить себе там парадную резиденцию, — одним словом, отнюдь не собираясь сделать Париж единственной политической столицей королевства. Воспоминание о кровавых бунтах мая 1418 года было еще слишком живо. Король хотел оградить себя от подобной угрозы, и его сын усвоил урок. Парижу вернули Парламент, за исключением нескольких упрямцев, бывших чересчур на виду, но Счетную палату, а главное, двор и Совет решили перенести в другое место.
3 декабря 1437 года свита короля (или, по-другому, «правительство»), почти кочевое племя, снова пустилась в путь, и дофин, после краткой поездки в Берри, последовал за отцом в Лимож в Лимузене, в Риом в Оверни, затем в Пюи в Лангедоке. Судьба ему улыбнулась, когда король, возвращаясь в Лион, сделал его в мае 1439 года своим главным наместником в Лангедоке, передав ему все полномочия, чтобы управлять этим краем, назначать чиновников, собирать «вспомоществование», ведя тонкую игру с общинами. Он смог, наконец, развернуться в полную силу и заявить о своих притязаниях. Он сам выбрал себе советников: Жана Башлена, Жана Боштеля, Гильома Гойе. В каждом городе его принимали с большим почетом, он устраивал себе торжественные выезды с тщательно отработанным церемониалом. Ему всего шестнадцать лет, но он без большого труда вытребовал значительные воздаяния от штатов Лангедока в Кастре. Он по собственному усмотрению назначал военачальников, выбирая их в основном из знатных южных родов: граф де Фуа, сеньор д'Альбре, виконт де Ломань.
Блестящий успех? Не совсем блестящий и не на всех фронтах. Хотя он несколько обуздал злодеев низкого пошиба, простых воров, но ему не удалась кампания против отрядов бродячих солдат. Более того, наместничество в Лангедоке, которое могло бы стать началом прекрасной карьеры и наверняка удовлетворило бы его амбиции, ему предоставили только с мая по ноябрь 1439 года: Карл VII хотел, чтобы сын был рядом, занимаясь делами помельче. В декабре он сделал его своим наместником в Пуату, но уже не полновластным, позаботясь назначить советников, которые «помогали» бы дофину: Жана де Монморена, докладчика королевского дворца, Жана Кола, советника при Парламенте, а главное — Анри Блендена, «любимого и верного стряпчего», нотариуса и секретаря короля, который один мог получать деньги от штрафов и конфискаций. Для Людовика это была опека, даже при сохранении некоторых внешних атрибутов независимости. Ему оставили только черную работу.
В феврале 1440 года, переговорив с Жаном Алансонским, дофин примкнул к фронде недовольных, возглавляемой герцогом Бурбонским. Этот мятеж — Прагерия — стал результатом тайных переговоров. Под его знамена встали д'Алансон, Дюнуа (побочный сын герцога Орлеанского), маршал де Лафайет и несколько военачальников или чиновников, недовольных своими должностями. На первый план снова вышел Жорж де Ла-Тремуйль.
Получается, что Людовик — недостойный, неблагодарный сын, от природы склонный к подлым интригам? Или просто он честолюбивый, чересчур нетерпеливый принц, ставший тогда врагом прижимистого, чересчур подозрительного отца, который уделял ему только крохи власти, держал в тени, под надзором людей, доносивших о каждом его шаге, тогда как он желал бы в одиночку, безраздельно править обширной провинцией? Враг отца, который не торопился раскошелиться и решительно не принимал в расчет его заслуги и незаурядные достоинства? С другой стороны, не стоит ли, на основании разрозненных и явно предвзятых текстов, подумать о несовместимости характеров, поддерживаемой и распаляемой дурными советчиками? Так что же это? Политические амбиции или семейная ссора?
По некоторым свидетельствам, дофину было неприятно, что фаворитка Агнесса Сорель пользуется таким влиянием на короля. Все больше сближаясь с матерью, он был оскорблен тем, что ее держат в отдалении. Выдумки ли это? На-верное, нет: слухи о стычках и распрях ходили
Но все это похоже на досужие сплетни. Лучше вспомнить об обстоятельствах, коими было продиктовано поведение короля. Карл VII ни в коей мере не намеревался отвергнуть Людовика: тогда, в 1440 году, он был его единственным сыном. Возможно, против воли, глубоко уважая династический закон, он всегда признавал его, никогда не принимая ни малейших мер против сына. Это не был спор о наследовании. Конфликт возник на другом уровне — разделения полномочий, форм объединения, опасности, которую могло навлечь на королевство существование крупного княжества под началом одного из членов королевской семьи. Король не мог этого допустить. Слишком свежи и многочисленны были дурные примеры: столкновения между принцами крови после смерти Карла V, убийства Людовика Орлеанского и Иоанна Бесстрашного, грязная война между арманьяками и бургиньонами, союзы или сговор с врагами-англичанами, угроза королевской власти со стороны честолюбцев, ловко умеющих подкупить и возмутить толпу. Причиной всех этих неурядиц король считал раздачу больших уделов младшим сыновьям — нововведение Людовика VIII (завещание от 1225 года: Артуа, Анжу, Пуату, Овернь). К тому же губительному методу прибегнул Иоанн Добрый (Анжу, Берри, Бургундия). Это было неразумной политикой. Обширные и щедро раздаваемые уделы, ставшие наследными землями, в конце концов превратились в почти независимые княжества со своими судами, налоговыми органами, провинциальными штатами. В те времена, когда юный дофин Людовик требовал для себя других полномочий и преимуществ, Бургундия и Анжу по-прежнему находились вне королевского домена, крепко удерживаемые в руках принцами, опирающимися на свое доброе имя и преданность своих подданных, которые и думать не хотели о том, чтобы воссоединиться с землями французской короны. С другой стороны, крупные вассалы — например герцоги Орлеанский, Бурбонский, а в особенности герцог Бретонский и граф д'Арманьяк — тоже не собирались подчиняться всем приказам короля.
Неужели же король Карл VII, потративший столько сил на восстановление своего королевства, ослабленного войнами и интригами между феодалами, прежде всего принцами крови, согласился бы уступить своему сыну управление большой провинцией? В 1439 году, после эксперимента с Лангедоком, он осознал всю опасность такого шага. Собственный опыт и осторожность — добродетель «мудрых» королей — говорили ему, что его сын не должен располагать ни крупными денежными поступлениями, способными снискать ему обширную клиентуру, ни партией, сложившейся в определенном крае, который отличался бы некими особенностями. Упорное сопротивление, недоверие, возможно, навязчивая мысль о заговоре, с одной стороны, требовательность и обманутые ожидания, с другой — столкновение было неизбежно.
В Прагерии Людовик участвовал не только номинально; он сознательно встал на сторону мятежников. Те опирались на сильное недовольство, ропот, вызванный взиманием королевских налогов, зачастую тяжелых и беспорядочных. Они утверждали, что защищают народ от злоупотреблений и лихоимства; старались, и небезуспешно, обработать общественное мнение, обличали траты двора, обвиняли короля, погрязшего в праздности и роскоши, в том, что он бросил государство на произвол судьбы, на растерзание внешним и внутренним врагам. Тогда как молодой и доблестный дофин смог бы в короткое время «своими неусыпными трудами и искусством... вернуть стране честь, достоинство, былую славу и богатство».
Однако дело уладили быстро. Многочисленные и высокородные мятежники не составляли настоящей коалиции. Карл VII послал свои войска под командованием Артура де Ришмона, маршала де Логеака, адмирала Оливье де Коэти-ви и Пьера де Брезе, которые одержали легкие победы. Сам король вместе с господином де Гокуром и Потон де Ксентраем возглавил наступление на Пуату, взял Сен-Максан, срубил там кучу голов и пошел на Ниор. Людовик бежал в Овернь под охраной людей герцога Алансонского; он созвал штаты, обратился с призывами в Лангедок и Дофине, требуя присяги в верности и денег. Тщетно: королевская армия осадила Сен-Пурсен-сюр-Сиуль, и дофину пришлось сдаться в Кюссе. Но он потребовал для себя гарантий и всякого рода преимуществ. Помимо Дофине, он пожелал и другие доходы, а главное — участие в правительстве, «дабы избавить от гнета бедный люд и избежать столь опасного нынешнего раскола». Он также хотел, чтобы споры между ним и королем передали на рассмотрение Генеральных штатов королевства, которым все, состоявшие в его партии, были готовы повиноваться.