Людовик XIV
Шрифт:
Монарх велик и любим, когда обладает добродетелями короля и слабостями простого смертного!
Надо судить, прежде чем осудить. Судьи всегда придавали большое значение признаниям обвиняемого, принимая в расчет силу его раскаяния. Было бы несправедливо и нелогично становиться в позу прокурора в вопросах, касающихся любовных увлечений Великого короля, и в то же время отказывать ему в защите. А ведь эта защита реально существует, и она проста и человечна. Об этом можно прочесть на полях «Мемуаров» Людовика XIV, посвященных 1667 году [54] . Монарх собирался поведать своему сыну, Монсеньору, о причине, побудившей его удостоить свою любовницу, маркизу Луизу де Лавальер, титула герцогини де Вожур, признать родившегося от этой связи ребенка и удостоить малютку имени — мадемуазель де Блуа. «Я считал, что справедливости ради следует обеспечить этому ребенку уважение, на которое ему дает право его высокое происхождение, а матери — положение, соответствующее тем чувствам, которые я испытывал к ней в течение шести
54
Речь идет о тексте, не внесенном Людовиком XIV в окончательную редакцию «Мемуаров».
Король считает, что такая любовь предосудительна, ибо она подает дурной пример: «Следовало бы — ввиду того, что монарх должен быть образцом добродетели, — полностью избавиться от слабостей, присущих простым смертным, тем более что их невозможно долго скрывать». Тем не менее Людовик XIV думает, что ему удалось в какой-то мере смягчить последствия своих «прегрешений» тем, что он всегда принимал во внимание следующие два соображения: «Надо, — говорил он, — чтобы наша любовь не поглощала больше времени, чем наши дела», ведь «дела постоянно требуют от нас усердия». Затем король высказывает свое второе соображение, которое необычно деликатно и трудновыполнимо: давая волю своему сердцу, мы должны твердо держать под контролем свой разум; проводить четкую грань между нежностью любовника и решениями монарха; не допускать, чтобы возлюбленная вмешивалась в государственные дела и высказывалась о людях, которые нам служат». Женщины так ловки, они так искусно умеют «незаметно заставить любовника разделить их точку зрения, способны проявить такое красноречие, так ловко плести интриги и устанавливать такие тайные связи», что неосторожного монарха можно сравнить с крепостью, подвергающейся натиску… нежности красавиц. «Женщины всегда готовы дать какой-нибудь особый совет, чтобы возвыситься или закрепить позиции, призванные способствовать их возвышению». Людовик XIV считает, что король Франции «должен во что бы то ни стало отбивать эти атаки и противостоять этим опасностям и что если мы видим сегодня в истории столько гибельных примеров (династии, прекратившие свое существование, монархи, свергнутые с трона, разоренные провинции, разрушенные империи), то лишь по той причине, что эти условия не были соблюдены»{63}.
Время любви
Любовь пришла к Людовику уже в середине июля 1661 года, через четыре месяца после того, как он взял бразды правления в свои руки, в то прекрасное лето, проведенное им в Фонтенбло, когда Фуке был отстранен от должности суперинтенданта. Сообразительные придворные узнали тогда, что «Лавальер — любовница короля и что любовь эта серьезна, ибо Людовик окружил ее большой тайной»{213}. Вопреки всякой видимости и легендам, с 1661 по 1683 год Людовик XIV всегда старается держать свои любовные связи в большом секрете. Он это делает в первую очередь, чтобы пощадить королеву; и поэтому король так ценит дружеское и конфиденциальное соучастие такого человека, как Сент-Эньян; по той же причине он сурово обходится с бестактными лицами, такими как маркиз де Вард, который состряпал анонимное послание на испанском языке, чтобы призвать к бдительности Марию-Терезию. А ведь Людовик в течение всей жизни королевы проводил все ночи в ее спальне. Предосторожность, которую он проявляет, прибегая к секретности, к неясности, к неопределенности, надо понимать шире: она должна символизировать, а также предохранять королевскую свободу. Как всякая установленная льгота в обход закона, привилегия на монаршую любовь исключительна и может быть отменена. Впрочем, если двор, подданные, иностранные послы и канцелярии не могут с уверенностью сказать, к кому из придворных сам король особенно благоволит в данный момент, то из этого делают вывод, что у него нет фавориток в плохом смысле этого слова. Следовательно, принципы, изложенные в «Мемуарах» Людовика XIV, действительно проводятся в жизнь. Все это, однако, не обходится без горечи и без слез, ибо благосклонность к новой избраннице удобней всего скрыть, усиленно демонстрируя общение с предыдущей, в частности, появляясь на прогулках с двумя дамами, а то и включив в компанию третью… несчастную королеву!
Такая политика жестока, но разумна — если о разуме вообще можно говорить в подобном случае — и весьма эффективна. Мадам де Севинье, которая всегда была в курсе придворных дел, терялась в догадках, пытаясь вычислить имя (с 1667 по 1680 год) избранницы монарха, определить дату, когда ее предшественница впала в немилость, и оценить личное влияние, оказываемое каждой из прелестниц на короля. И даже сегодня еще нет оснований с уверенностью утверждать, что у короля была настоящая интимная связь с мадам де Субиз. В то время как все дети любви скрываются (будущая мадам де Ментенон готовит свое восхождение, успешно воспитывая в строжайшей тайне детей мадам де Монтеспан) и все интимные свидания устраиваются крайне конфиденциально, дружеская и куртуазная стороны связей не маскируются королем. Здесь он выставляет себя в виде своеобразного рыцаря из поэмы Торквато Тассо, поручая той или иной из своих подружек играть соответствующую роль принцессы романа.
А вот достаточно пикантный результат. Нам сегодня так же трудно, как и мадам де Севинье триста лет тому назад, установить точный список и строжайшую хронологию любовных связей Людовика XIV (тем более что он нередко возвращался к своим прежним пассиям); у нас также нет возможности вызвать дух слуги Бонтана: человека, молчавшего, словно немой, в течение всей своей жизни, а тем более думать, что это привидение может превратиться в болтуна. Зато мы ясно видим — как это видели современники — промелькнувшие во времени многочисленные празднества, а также монументальные сооружения, на которые эти прелестницы вдохновляли короля. Ради Луизы де Лавальер он вложил всю свою душу, чтобы успешно организовать большие конные состязания в Тюильри (1662)
Седьмого августа 1675 года мадам де Севинье пишет мадам де Гриньян: «Мы были в Кланьи. Что Вам сказать? Это настоящий дворец Армиды. Здание строится, растет на глазах. Созданы сады… Есть уже целый лес апельсиновых деревьев, растущих в огромных ящиках. Там можно гулять в тенистых аллеях. Ящики скрыты с обеих сторон в пол человеческого роста изгородью, обвитой туберозами, розами, жасминами, гвоздиками; это, безусловно, самое прекрасное, самое удивительное, самое восхитительное новшество, которое можно только себе представить»{96}.
Теперь король уже мало заботился о том, чтобы держать эту связь в секрете. Надо было быть действительно слепым, вернее — хотеть им быть, чтобы не замечать, хотя бы в общих чертах, существования связи короля с Атенаис де Рошешуар. Ведь, в конце концов, любовь короля к Лавальер (1661–1667) была простым адюльтером: Луиза не была замужем и даже не помышляла о заключении брака-алиби. Она умело скрывала свои беременности и роды. Она даже завоевала симпатию нашей доброй королевы. Но все изменилось, когда появилась мадам де Монтеспан. Сама продолжительность этой связи (1667–1681), количество незаконных детей, рожденных в результате этой любви, высокое происхождение возлюбленной, незаурядность этой личности, ее ум, образованность, высокий интеллектуальный уровень и сильное светское влияние (она, гордая аристократка, кажется, предвосхищает меценатку, маркизу де Помпадур) — все это должно было приковать к королю внимание множества лиц. Кольбер стонал от чрезмерных трат, на которые толкала Людовика XIV его красавица любовница. Королева, которой слишком часто приходилось терпеть обиды, не могла быть столь же снисходительной к Атенаис, как к Луизе. Но так сильна была привязанность короля (где духовная близость играла не меньшую роль, чем чувственность), что мадам де Монтеспан продолжала царствовать еще долго после того, как прекратилась их любовная связь.
Святые отцы, духовники и исповедники приложили максимум усилий, чередуясь, чтобы отвлечь короля от Кванто (Кванто — кодовое название Атенаис, которым мадам де Севинье пользовалась в своей переписке). Они мало чего добились. Но здесь их вмешательство было интенсивнее, чем в предыдущем случае, потому что адюльтер был двусторонним. Дело в том, что мадемуазель де Рошешуар не была незамужней. Ее выдали замуж в 1663 году в возрасте двадцати трех лет за маркиза де Монтеспана из дома Пардайянов. Это была не очень удачная партия, к тому же муж постоянно находился под угрозой ареста за долги, так что Атенаис, крайне раздраженная его поведением, благосклонно ответила на авансы короля, который теперь был уже менее робким и более предприимчивым, чем во время своей любовной связи с Луизой де Лавальер. Маркиз де Монтеспан ничего не сделал, чтобы удержать жену, когда можно было еще ее увезти в провинцию. Потом же он стал метаться, как бес перед заутреней: прочитал даже однажды нотацию королю в Сен-Жермене, заказал панихиду по своей жене, приезжал в Париж каждый год — с 1670 по 1686 год. Будь Людовик настоящим деспотом, он засадил бы этого болтливого рогоносца в Пинерольскую тюрьму. Но, оказавшись в ложном положении, король проявил себя настоящим джентльменом, хотя ему этот ревнивец ужасно надоел. Людовик был даже так снисходителен, что оказывал протекцию и продвигал по службе Луи-Антуана де Пардайяна, законного сына маркиза и маркизы де Монтеспан. Сначала он стал генерал-лейтенантом армии Его Величества, затем генеральным директором его строительных работ и, наконец, по милости короля ему были пожалованы титулы герцога и пэра.
Понятно, исходя из этого примера, насколько королю дороги были дети, родившиеся от любимой женщины. Он не только любил, он лелеял этих детей, обеспечивал им блестящее будущее, не только ничего не имел против существования у себя двух семей, но еще хотел, чтобы обе линии его потомства — законная, в которой единственным отпрыском был Монсеньор, и незаконная — стремились бы к единению. Как будто бы безграничная отцовская любовь стала неким королевским правом, и он, как Юпитер, этим пользовался.
Племя узаконенных
Из четырех детей Луизы двое выжили: мадемуазель де Блуа (Мария-Анна де Бурбон, 1666–1739) и граф де Вермандуа (Луи де Бурбон, 1667–1683). Первая мадемуазель де Блуа была узаконена («Ибо такова наша воля») королевской грамотой, датированной маем 1667 года; ее матери этой же грамотой было пожаловано герцогство Вожур Лавальер{2}. В грамоте было записано: «Мария-Анна, наша дочь»; а парламент и счетная палата, регистрируя этот акт, называют ее менее учтиво: «внебрачная дочь вышеназванного повелителя короля». В семилетнем возрасте (12 января 1674 года она впервые появляется в свете, «одетая в черный бархат и с бриллиантовыми украшениями, как настоящая дама»). Шесть лет спустя (16 января 1680 года) она имела честь бракосочетаться с Луи-Арманом де Бурбоном, принцем де Конти, самим племянником великого Конде. Граф де Вермандуа был уже зачат, когда парламент узаконил (14 мая 1667 года) его сестру. Сам же он родился в старом замке Сен-Жермена 2 октября. Узаконенный грамотой от февраля 1669 года, зарегистрированной по всем правилам, он был произведен в адмиралы Франции в ноябре. (Король упразднил ради этого должность со слишком громоздким названием большого магистра, начальника и генерального интенданта навигации, ставшую вакантной после смерти его кузена Бофора; и Кольбер был рад оказать услугу Его Величеству и одновременно обеспечить себе во флоте свободу действий лет на пятнадцать). Его безвременная кончина, случившаяся через два месяца после смерти Кольбера, усилила интерес Людовика ко второй группе его внебрачных детей.