Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Кровопускание может иметь лишь одно несомненное последствие: у раненого отнимется язык.
— Я решительно высказываюсь против, — заявил один из хирургов, порядочный человек.
— И я.
— И я.
— И я.
— По-видимому, большинство, — взволнованно констатировал Люсьен.
«Следовало бы вести себя спокойнее, — подумал он, — но как тут удержаться?»
Заключение консилиума и протокол были подписаны в четверть одиннадцатого. Господа хирурги и врачи, ссылаясь на больных, которых им нужно навестить, разбегались по мере того, как один за другим подписывали протокол. Люсьен остался один
— Пойду еще раз взглянуть на раненого, — сказал Люсьен.
— А я доканчивать свой обед. Вы, может быть, найдете его уже мертвым. Он в любую минуту может протянуть ноги. До свиданья!
Люсьен вернулся в палату для раненых; он был неприятно поражен темнотою и зловонием; время от времени раздавался слабый стон. Наш герой никогда не видел ничего подобного: смерть казалась ему, разумеется, чем-то страшным, но в то же время чистым и благоприличным. Он всегда представлял себе, что умрет на травке, как Баярд, прислонившись головою к стволу дерева; так рисовалась ему смерть на дуэли. Он взглянул на часы. «Через час я буду в Опере, но никогда не забуду этого вечера… За дело!» — сказал он себе и приблизился к койке раненого.
Оба санитара полулежали в креслах, вытянув ноги на стульях; они спали и, как ему показалось, были немного пьяны. Люсьен подошел к постели с другой стороны.
Раненый лежал с широко раскрытыми глазами.
— Важнейшие органы у вас не повреждены, в противном случае вы умерли бы в первую же ночь. Вы ранены значительно менее опасно, чем думаете.
— Ба! — нетерпеливо отозвался больной, точно издеваясь над надеждой.
— Дорогой товарищ, вы либо умрете, либо выживете, — продолжал Люсьен мужественным, решительным и даже сердечным тоном (этот раненый внушал ему гораздо меньше отвращения, чем элегантный господин с двумя крестами). Вы либо останетесь в живых, либо умрете.
— Никакого либо, господин корнет. Моя песенка спета.
— Во всяком случае, смотрите на меня как на вашего министра финансов.
— Как? Министр финансов собирается назначить мне пенсию? То есть не мне, а моей бедной жене?
Люсьен взглянул на обоих санитаров: они не прикидывались пьяными, они в самом деле не были в состоянии слушать или по крайней мере понимать, что говорилось.
— Да, товарищ, если вы не будете болтать.
Глаза умирающего просияли и с каким-то удивительным выражением уставились на Люсьена.
— Вы понимаете меня, товарищ?
— Хорошо. Но при условии, что меня не отравят. Я должен умереть. Я человек конченый, но, видите ли, мне кажется, что в том, что мне здесь дают…
— Вы ошибаетесь. Впрочем, не берите в рот ничего из того, что вам дают в госпитале… у вас есть деньги…
— Как только я закрою глаза, эти негодяи украдут мои деньги.
— Хотите, товарищ, чтобы я прислал вам вашу жену?
— Черт возьми! Вы славный человек, господин корнет. Я передам моей бедной жене ваши два наполеондора.
— Ешьте только то, что вам будет приносить жена. Надеюсь, это разговор настоящий? Впрочем, даю вам честное слово, здесь нет ничего подозрительного…
— Будьте добры, наклонитесь ко мне, господин корнет. Я не собираюсь командовать… но, поймите, от малейшего движения у меня начинается адская боль в животе.
— Ну, ну, можете положиться на меня, — ответил Люсьен, подойдя к нему вплотную.
— Как вас зовут?
— Люсьен Левен. Я корнет Двадцать седьмого уланского полка.
— Почему на вас нет мундира?
— Я в отпуску в Париже и прикомандирован к министру внутренних дел.
— Где вы живете? Извините, прошу прощения, но…
— Лондонская улица, дом номер сорок три.
— А! Вы сын богача-банкира Ван-Петерс и Левен?
— Совершенно верно.
После небольшой паузы раненый сказал:
— Ну что ж, я вам верю… Сегодня утром, лежа в обмороке после перевязки, я слышал, как кто-то предложил этому рослому силачу-хирургу дать мне опиум. Тот выругался, потом они удалились. Я открыл глаза, но видел все, как в тумане… Быть может, это объясняется просто потерей крови… Согласился ли хирург с предложением дать мне опиум или не захотел?
— Уверены ли вы в этом? — в сильном замешательстве спросил Люсьен. — Я не думал, что республиканская партия работает так проворно…
Раненый посмотрел на него.
— Не в обиду вам будь сказано, господин корнет, вы так же, как и я, хорошо знаете, откуда это идет.
— У меня вызывают отвращение эти мерзости, я ненавижу и презираю людей, которые могли себе это позволить! — воскликнул Люсьен, почти позабыв о своей роли. — Положитесь на меня. Я привел к вам семь врачей, как к какому-нибудь генералу. Неужели вы думаете, что столько людей могут сговориться между собой насчет такой проделки? У вас есть деньги, вызовите к себе жену или кого-нибудь из родственников, пейте только то, что купит вам жена…
Люсьен был взволнован; больной пристально смотрел на него: голова его лежала неподвижно, но глаза следили за всеми жестами Люсьена.
— Ну, да что там! — промолвил больной. — Я был капралом в Третьем линейном полку при Монмирайле. Я прекрасно знаю, что должен околеть, но быть отравленным неприятно… Я не стыдлив… да и нельзя, — добавил он, меняясь в лице, — быть стыдливым при моем ремесле. Если бы в жилах у него текла кровь, а не водица, то после всего, что я сделал для него, по его двадцатикратному настоянию, генерал Р. должен был бы быть здесь, на вашем месте. Вы его адъютант?
— Никогда не видел его в глаза.
— Адъютанта зовут Сен-Венсан, а не Левен, — произнес раненый, как бы разговаривая с самим собой. — Есть одна вещь, которую я предпочел бы вашим деньгам.
— Скажите, что?
— Если бы только вы были так добры. Я хочу, чтобы меня перевязывали только когда вы будете здесь… вы, сын господина Левена, богача-банкира, который содержит мадмуазель де Брен из Оперы… Потому что, господин корнет, — сказал он, снова повышая голос — когда они увидят, что я не хочу принимать их опиум… то во время перевязки — трах!.. ничего не стоит быстро нанести удар ланцетом сюда, в живот. А у меня тут все горит… все горит!.. Это долго не протянется, это не может долго тянуться… Прикажите, чтобы завтра… потому что, мне кажется, вы здесь всем распоряжаетесь… А почему вы распоряжаетесь? И даже не нося мундира!.. Словом, пускай по крайней мере меня перевязывают у вас на глазах… А высокий хирург-силач, согласился он или нет? Вот в чем вопрос.