Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Означает ли это, что я могу писать вам без ведома префекта, не сообщая ему содержания моей депеши?
— Пожалуйста, но он всегда узнает о ней от телеграфного чиновника. Постарайтесь все-таки не восстанавливать против себя префектов. Если они хорошие люди, осведомляйте их лишь о том, о чем захотите. Если же они склонны завидовать возложенной на вас миссии, не восстанавливайте их против себя; не надо вносить раскол в нашу армию во время боя.
— Я рассчитываю действовать осторожно, но все-таки могу ли я сноситься по телеграфу с вашим сиятельством, не сообщая префекту содержания телеграмм?
— Хорошо, не возражаю, но не ссорьтесь с префектами. Я хотел бы, чтобы вам было пятьдесят лет, а не двадцать шесть.
— Ваше сиятельство совершенно свободно может выбрать себе пятидесятилетнего человека, который, пожалуй, будет менее чувствителен, чем я, к брани газет.
— Я предоставлю в ваше распоряжение столько денег, сколько вы сами захотите. Если ваша гордость разрешит мне сделать это, вы получите награду, и немалую. Словом, надо добиться успеха; мое личное мнение таково, что лучше израсходовать пятьсот тысяч франков, но зато не иметь перед собою в палате Меробера. Это человек, твердо стоящий на своем, умный, уважаемый, опасный. Он презирает деньги, и их у него много. Словом, нет ничего хуже его.
— Я сделаю все возможное, чтобы избавить вас от него.
Это было сказано очень спокойно. Министр вышел из ложи. Ему пришлось ответить на поклоны раз пятьдесят и десятку лиц пожать руку, прежде чем он добрался до своей кареты, в которую он усадил и Люсьена.
— Закончите это дело так же удачно, как дело Кортиса, — сказал министр Люсьену, которого он во что бы то ни стало пожелал доставить на площадь Мадлен, — и я скажу королю, что в министерстве нет человека более талантливого, чем вы. А ведь вам еще нет двадцати шести лет! Вы можете пойти очень далеко. Я вижу только два препятствия. Хватит ли у вас мужества выступать перед четырьмястами депутатов, из которых триста — дураки? Научитесь ли вы сдерживать в себе первое движение, которое у вас всегда ужасно? В особенности же запомните твердо и передайте это префектам: никогда не апеллируйте к так называемым благородным чувствам, которые слишком близко граничат с неповиновением.
— Ах! — с грустью промолвил Люсьен.
— В чем дело?
— Это не очень лестно.
— Вспомните, что ваш Наполеон не захотел прибегнуть к этому даже в 1814 году, когда неприятель перешел через Рейн.
— Могу ли я взять с собою господина Коффа, у которого хватит хладнокровия на двоих?
— Но ведь я тогда останусь один!
— Один с четырьмястами чиновников! А господин Дебак?
— Это мелкий плут, слишком изворотливый: он продаст еще не одного министра, прежде чем станет государственным советником. Не хотел бы я быть одним из этих министров; потому-то я и обращаюсь к вашей помощи, несмотря на всю вашу несговорчивость. Дебак — полная ваша противоположность… Тем не менее берите с собою кого хотите, даже господина Коффа. Но чтоб не было Меробера, любой ценою! Я буду ждать вас около половины второго. Счастливое время — молодость. Как она деятельна!
Люсьен поднялся к матери. Ему дали дорожную карету банкирского дома, которая всегда стояла наготове, и в три часа утра он уже был на пути в Шерский департамент.
Карета была загромождена избирательными памфлетами; их понасовали всюду, вплоть до империала. С трудом нашлось в ней место для Люсьена и Коффа. В шесть часов вечера они прибыли в Блуа и сделали остановку, чтобы пообедать. Вдруг они услыхали перед гостиницей сильный шум.
— Это кого-то встречают гиканьем, — сказал Люсьен Коффу.
— Черт бы их побрал! — хладнокровно ответил тот.
Вошел смертельно бледный хозяин.
— Господа, там собираются громить вашу карету.
— А почему? — спросил Люсьен.
— Ах, вам это известно лучше, чем мне!
— Как! — в ярости вскричал Люсьен и быстро вышел из залы, находившейся в нижнем этаже.
Его встретили оглушительными криками:
— Долой шпиона! Долой полицейского комиссара!
Покраснев как рак, он решил ничего не отвечать и сделал несколько шагов по направлению к карете. Толпа немного раздалась. Пока он открывал дверцу, огромный ком грязи полетел ему в лицо и скатился на галстук.
Так как в эту минуту он говорил с Коффом, грязь попала ему даже в рот.
Рослый приказчик с рыжими баками, который спокойно курил на балконе второго этажа, где столпились все путешественники, находившиеся в это время в гостинице, и который наблюдал с высоты всю эту сцену, крикнул народу:
— Смотрите, как он грязен! Благодаря вам лицо у него теперь не чище, чем душа!
Наступила короткая пауза, затем раздался взрыв общего смеха, потрясший всю улицу своими оглушительными раскатами и не умолкавший добрых пять минут. Люсьен быстро обернулся к балкону, отыскивая глазами среди стольких надрывавшихся от деланного хохота лиц нахала, который прошелся на его счет, но в это время жандармы галопом налетели на толпу. В одно мгновение балкон опустел, и толпа живо рассеялась по боковым улицам. Люсьен, весь дрожа от гнева, хотел войти в гостиницу, чтобы отыскать своего оскорбителя, но хозяин забаррикадировал все двери, и наш герой тщетно колотил в них кулаком и ногами.
Жандармский бригадир, стоя позади него, наблюдал за его тщетными попытками.
— Удирайте-ка поскорей, господа, — грубым тоном сказал он, сам посмеиваясь над забрызганными грязью жилетом и галстуком Люсьена. — В моем распоряжении только три человека, а они могут вернуться сюда с камнями.
Стали спешно запрягать лошадей. Люсьен был вне себя от ярости и что-то говорил Коффу, который, ничего не отвечая, старался большим кухонным ножом соскоблить с рукавов прилипший к ним толстый слой вонючей грязи.
— Я должен найти оскорбителя! — в пятый или шестой раз повторил Люсьен.
— Занимаясь таким делом, как мы с вами, — ответил наконец с величайшим хладнокровием Кофф, — надо только отряхнуться и продолжать свой путь.
Появился хозяин; он вышел из задней двери и не мог или не пожелал ответить Люсьену, спросившему имя высокого молодого человека, который его оскорбил.
— Заплатите-ка мне, сударь, это будет лучше. С вас причитается сорок два франка.
— Вы смеетесь! Обед за двоих — сорок два франка!
— Советую вам улепетывать, — сказал бригадир, — они вернутся сюда с капустными кочерыжками…
Люсьен заметил, что хозяин с признательностью подмигнул бригадиру.
— Как вы смеете!.. — возмутился Люсьен.
— Идемте, сударь, к мировому судье, если вы считаете себя в обиде, — предложил хозяин с наглостью, свойственной человеку его профессии. — Все мои постояльцы перепугались. Англичанин с женою, снявший у меня на два месяца половину второго этажа, заявил, что если я дам у себя приют таким…