Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Ах, Кан! Роковой город! Граф де Вез отлично сознает свои ошибки. Ему следовало бы иначе вознаградить вас, но в настоящий момент, после столь яростной атаки, он говорит, что это невозможно.
— Графиня, — ласково ответил Люсьен, — быть может, вашему супругу неприятно видеть у себя на службе сына депутата оппозиции. Если бы моя отставка могла доставить удовольствие министру…
— Ах, сударь, — воскликнула графиня, прерывая его, — не думайте этого! Мой муж никогда бы не простил мне, если бы узнал, что я с вами разговаривала так неумело и заставила вас произнести эти слова, столь огорчительные для него и для меня. Ах, речь ведь идет о примирении!
Ах, что бы ни наговорил ваш отец, не уходите от нас никогда!
И хорошенькая женщина расплакалась навзрыд.
«Нет такой победы, даже парламентской, — думал Люсьен, — которая не заставляла бы людей проливать слезы».
Люсьен сделал все возможное, чтобы утешить молодую графиню, но вместе с тем старательно отделял все, что он должен был сказать хорошенькой женщине, от того, что должно было быть передано человеку, который дурно обошелся с ним по возвращении его из Кана. Ибо было очевидно, что молодая женщина разговаривала с ним, исполняя волю мужа. Он еще раз постарался внушить ей уже ранее высказанную мысль:
— Мой отец увлечен политикой и все свое время проводит в обществе скучнейших депутатов, а со мной он не говорил уже полтора месяца.
После своей парламентской победы г-н Левен провел неделю в постели. Ему хватило бы и одного дня отдыха, но он знал свой город, где шарлатанство рядом с личными заслугами играет такую же роль, как ноль, поставленный справа от цифры, и удесятеряет их значение. В постели г-н Левен принял поздравления более сотни членов палаты. Он отказал восьми или десяти депутатам, отнюдь не лишенным таланта, желавшим вступить в «Южный Легион».
— Мы представляем собою скорее кружок друзей, нежели политическое общество… Голосуйте заодно с нами, помогайте нам в течение сессии, и если эта фантазия, весьма для нас лестная, продержится у вас и в будущем году, то мои единомышленники, привыкнув к тому, что вы разделяете наши взгляды, основанные на взаимном доверии, сами пригласят вас присутствовать на наших дружеских обедах…
«И без того нужна бездна самоотверженности и ловкости, чтобы руководить двадцатью восемью такими простофилями, — думал г-н Левен. — Что же было бы, если бы их набралось человек сорок-пятьдесят, да еще таких умников, из которых каждый хотел бы стать моим помощником, а вскоре затем и устранить своего главаря?»
Новинкою, способствовавшей успеху г-на Левена, было то, что он кормил обедами своих коллег за свой собственный счет — вещь небывалая за все время существования палаты. Некогда у г-на Пие бывали знаменитые обеды, но их оплачивала казна.
На третий день после успешного выступления г-на Левена телеграф принес из Испании известие, которое, по всем вероятиям, должно было вызвать падение биржевых ценностей. Министр долго колебался, прежде чем сообщить об этом, как делал раньше, своему банкиру.
«Это было бы для него новым торжеством, — подумал г-н де Вез, — если бы он увидел меня уязвленным до такой степени, что я пренебрегаю собственными интересами… Но довольно! Неужели он способен меня предать? Судя по всему, навряд ли».
Он послал за Люсьеном и, почти не смея смотреть ему в глаза, вручил уведомление для передачи отцу. Сделка совершилась, как обычно, и г-н Левен воспользовался ею, чтобы отослать г-ну де Везу через день после выкупа бумаг всю прибыль от последней операции и остаток барыша от трех-четырех предшествующих. Таким образом, если не считать нескольких сотен франков, фирма Левена уже ничего не была должна графу де Везу.
Речи г-на Левена в палате отнюдь не заслуживали этого громкого имени: они не были красноречивы, не отличались особенной серьезностью, но носили скорее характер крылатой и едкой болтовни, и г-н Левен никогда не прибегал к парламентской перифразе.
— Высокопарный стиль был бы для меня смертью, — признался он как-то сыну. — Начать с того, что я уже не мог бы импровизировать, и должен был бы засесть за стол, а я не способен заняться литературным трудом ни за какие блага на свете… Я не предполагал, что так легко добиться успеха.
Кофф пользовался большим расположением знаменитого депутата, расположением, основанным на том крупном достоинстве, что он не был фанфароном. Г-н Левен стал пользоваться им для получения разных справок. Тогда граф де Вез лишил Коффа должности, на которой тот получал жалких сто луидоров.
— Вот это уж поступок крайне дурного тона! — воскликнул г-н Левей.
И он послал Коффу четыре тысячи франков.
Выйдя во второй раз после своей болезни из дому, он отправился к министру финансов, с которым был знаком уже давно.
— Ну как? Вы выступите и против меня? — смеясь, спросил его министр.
— Конечно, если только вы не исправите глупость, совершенную вашим коллегой, графом де Везом. — И он рассказал министру финансов историю этого достойного человека.
Министр, человек умный и очень положительный, не задал ему ни одного вопроса относительно г-на Коффа.
— Говорят, что граф де Вез прибег к помощи вашего сына во время последних выборов и что на господина Левена-сына было совершено нападение во время бунта в Блуа!
— Да, ему выпала эта честь.
— Я что-то не видел его имени в списке наград, представленном на утверждение совета.
— Мой сын вычеркнул свою фамилию и поставил вместо нее фамилию Коффа, чтобы ему дали награду, кажется, в сто луидоров. Но бедному господину Коффу не везет в министерстве внутренних дел.
— Бедняга де Вез — человек талантливый и хорошо говорит в палате, но он совершенно лишен такта. Нечего сказать, недурную экономию он получил за счет господина Коффа.
Неделю спустя г-н Кофф был назначен помощником начальника одного из отделений в министерстве финансов с окладом в шесть тысяч франков и под непременным условием никогда не появляться в министерстве.