Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
«Какая разница между этим веселым, приветливым, исполненным уважения видом, с которым меня здесь слушают, и тем, что я встречаю там! А эти полные руки, просвечивающие сквозь прозрачный газ! Эти красивые плечи, нежная белизна которых ласкает взор! У той — ничего подобного! Надменный вид, суровый взор, платье, скрывающее даже шею. И, что существеннее всего, решительная склонность к высшим офицерским чинам. Здесь мне дают понять, — мне, не аристократу, только корнету, — что я по крайней мере равен всем».
Уязвленное тщеславие подогревало в нем жажду успеха. Г-да де Серпьер и де Васиньи в пылу разговора часто останавливались в другом конце гостиной, Люсьен сумел воспользоваться этими минутами, чтобы говорить без всякого стеснения, и его слушали с нежным восхищением.
Господа эти находились в другом конце гостиной, вероятно, задержавшись там на некоторое время из-за замечательных доводов г-на де Васиньи в пользу обширных поместий и крупных хозяйств, представлявших выгоды для дворянства, когда вдруг в двух шагах от г-жи д'Окенкур появилась г-жа де Шастеле, шедшая своей легкой и молодой походкой вслед за лакеем, который о ней докладывал и на которого никто не обратил внимания.
Она не могла не заметить по глазам г-жи д'Окенкур и даже по глазам Люсьена, как некстати она пришла. Она принялась весело и громко рассказывать о том, что видела сегодня вечером, делая визиты; благодаря этому г-жа д'Окенкур не почувствовала никакой неловкости. Г-жа де Шастеле даже злословила и сплетничала, чего раньше Люсьен за ней не замечал.
«Никогда в жизни я не простил бы ей, — думал он, — если бы она стала разыгрывать добродетель и поставила в затруднительное положение бедняжку д'Окенкур. Однако она отлично видела смущение, вызванное моим талантом соблазнителя». Он был почти серьезен, произнося мысленно эту фразу.
Госпожа де Шастеле говорила с ним, как всегда, свободно и любезно. Она не сказала ничего особенного, но благодаря ей беседа текла оживленно и даже остроумно, так как нет ничего забавнее тонких сплетен. Господа де Васиньи и де Серпьер бросили свою политику и подошли поближе, привлеченные прелестью злословия. Люсьен говорил довольно много. «Она не должна воображать, будто я нахожусь в полном отчаянии оттого, что она отказала мне от дома».
Но, разговаривая и стараясь быть любезным, он забыл даже о существовании г-жи д'Окенкур. Несмотря на его веселый и беспечный вид, главной его заботой было следить уголком глаза за тем, какое впечатление производят его слова на г-жу де Шастеле. «Каких только чудес не натворил бы на моем месте отец! — думал Люсьен. — В разговор, обращенный к одной особе, с тем чтобы его слышала другая, он сумел бы вложить иронию или комплименты, относящиеся к третьей. Мне следовало бы словами, предназначенными для госпожи де Шастеле, продолжать свой разговор с госпожой д'Окенкур». Это был единственный раз, что он вспомнил о ней, и то только восхищаясь умом своего отца.
Госпожа де Шастеле, со своей стороны, заботилась только об одном: ее интересовало, заметил ли Люсьен, как ей было неприятно, что она застала его за интимной беседой с г-жой д'Окенкур. «Надо будет узнать, был ли он у меня до того, как прийти сюда», — подумала она.
Постепенно собралось большое общество: гг. Мюрсе, де Санреаль, Роллер, де Ланфор и некоторые другие, незнакомые читателю и с которыми, право, не стоит труда его знакомить; они говорили очень громко и жестикулировали, как актеры. Вскоре появились г-жи де Пюи-Лоранс, де Сен-Сиран и наконец сам г-н д'Антен.
Помимо воли, г-жа де Шастеле все время следила за глазами своей блестящей соперницы; ответив всем и быстро обведя взором зал, эти глаза, почти пылавшие в тот вечер страстным огнем, все время возвращались к Люсьену и, казалось, наблюдали за ним с живым любопытством. «Вернее, они просят развлечь ее, — думала г-жа де Шастеле. — Господин Левен внушает ей большее любопытство, чем господин д'Антен, вот и все. Ее чувства не идут дальше сегодня, но у женщины с таким характером нерешительность никогда не бывает долгой».
Редко г-жа де Шастеле бывала так проницательна. В тот вечер ее старили первые уколы ревности.
Когда разговор стал достаточно оживленным и г-жа де Шастеле сочла удобным замолчать, лицо ее омрачилось, но через минуту оно вдруг вновь просветлело. «Господин Левен, — подумала она, — не говорит с госпожой д'Окенкур тоном, которым говорят с тем, кого любят».
Чтобы избавиться от приветствий всех вновь входивших, г-жа де Шастеле подошла к столу, на котором лежала груда карикатур на существующий порядок. Люсьен очень скоро замолчал, и она с радостью заметила это.
«Не притворяется ли он? — подумала она. — Какая разница, однако, между моей строгостью, быть может, немного суровой, объясняющейся моим слишком серьезным характером, и весельем, беззаботностью и вечно новой, непринужденной грацией этой блистательной д'Окенкур! У нее было слишком много любовников, но, во-первых, недостаток ли это в глазах двадцатитрехлетнего корнета, да еще с такими необычными взглядами на жизнь? И к тому же знает ли он об этом?»
Люсьен часто переходил с места на место. Он позволил себе эту вольность, так как видел, что все сильно заняты распространившейся вестью об устройстве под Люневилем кавалерийского лагеря. Неожиданная новость заставила присутствующих позабыть о Люсьене и о внимании, которое оказывала ему в тот вечер г-жа д'Окенкур. Он, в свою очередь, тоже позабыл обо всех окружающих. Он только изредка вспоминал о них, опасаясь их любопытных взглядов. Он сгорал от желания подойти к столу с карикатурами, но считал, что с его стороны это было бы непростительно, так как свидетельствовало бы о недостатке гордости. «Быть может, о недостатке уважения к госпоже де Шастеле, — с горечью прибавил он, — она избегает видеть меня у себя, я же злоупотребляю моим пребыванием в одной гостиной с нею, навязывая ей мое общество».
Несмотря на эти размышления, остававшиеся без ответа, через несколько минут Люсьен очутился так близко около стола, над которым склонилась г-жа де Шастеле, что, не заговори он с ней, все обратили бы на это внимание. «Это могло бы вызвать досаду, — подумал Люсьен, — а этого как раз не нужно».
Он сильно покраснел. Бедный юноша в этот момент недостаточно был уверен в своем знании правил приличия: они выскочили у него из головы, он забыл о них.
Госпожа де Шастеле, откладывая одну карикатуру, с тем чтобы взять другую, подняла немного глаза и заметила этот румянец; смущение Люсьена подействовало на нее. Г-жа д'Окенкур издали отлично видела все происходившее у зеленого стола, и подробности забавной истории, которою в этот момент старался развлечь ее г-н д'Антен, казались ей бесконечными.
Люсьен отважился поднять взор на г-жу де Шастеле, но он боялся встретиться с ее глазами, так как это заставило бы его немедленно говорить. Г-жа де Шастеле рассматривала гравюру, но вид у нее был высокомерный и почти гневный. Дело в том, что у бедной женщины вдруг мелькнула нелепая мысль взять руку Люсьена, которою он опирался на стол, держа в другой гравюру, и поднести ее к своим губам. Она пришла в ужас от этой мысли и рассердилась на самое себя.
«И я иногда смею свысока осуждать госпожу д'Окенкур! — подумала она. — Еще в эту самую минуту я осмеливалась презирать ее! Я уверена, что за целый вечер она не испытала такого позорного желания. Боже мой! Как такой ужас мог прийти мне в голову?»