Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
В особенности г-жа де Шастеле любила, чтобы Люсьен говорил ей о том, что он думал о ней в разное время: в первые месяцы их знакомства, теперь… Признания эти вели к тому, что ослабляли влияние злого недруга нашего счастья, который зовется осторожностью. Осторожность твердила: «Этот молодой человек весьма умен и очень ловок, он играет с вами комедию».
Люсьен так и не осмелился передать ей слова Бутара о гусарском подполковнике, и отсутствие всякого притворства между ними было настолько полным, что два раза, когда они случайно были близки к этому разговору, они чуть не поссорились. Госпожа де Шастеле увидела, что он что-то скрывает от нее.
— Этого я никогда не прощу вам, — твердо заявила она.
Она-то скрывала от него, что ее отец почти ежедневно устраивал ей из-за него сцены.
— Как! Вы, моя дочь, каждый день проводите два часа с человеком, принадлежащим к враждебной партии, с человеком, происхождение которого не позволяет ему рассчитывать на брак с вами!
За этим следовали трогательные слова о старом, почти восьмидесятилетнем отце, покинутом дочерью, его единственной опорой.
Дело в том, что г-н де Понлеве боялся отца Люсьена. Доктор Дю Пуарье сказал ему, что это умный и любящий удовольствия человек, имеющий ужасную склонность к злейшему врагу трона и алтаря — к иронии. Банкир этот мог оказаться достаточно опасным человеком, чтобы разгадать причину страстной привязанности г-на де Понлеве к наличным деньгам дочери и, что еще хуже, высказать это открыто.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В то время, как бедная г-жа де Шастеле позабыла весь свет и считала, что он также забыл о ней, Нанси только ею и был занят. Благодаря жалобам ее отца она стала для обитателей города средством исцеления от скуки.
Для тех, кто знает, что такое отчаянная скука провинциального города, этим все сказано.
Госпожа де Шастеле была так же неловка, как и Люсьен: он не умел заставить полюбить себя; для нее, как для женщины, страстно поглощенной одной мыслью, общество Нанси с каждым днем становилось все менее интересным, и потому ее почти не видели ни у г-жи де Коммерси, ни у г-жи де Марсильи, ни у г-жи де Пюи-Лоранс, ни у г-жи де Серпьер и т. д. Невнимательность объясняли пренебрежением, и это окрыляло сплетни.
В семействе Серпьеров, неизвестно на каком основании, льстили себя надеждой, что Люсьен женится на мадмуазель Теодолинде, ибо в провинции мать никогда не может смотреть на человека молодого или знатного и не прочить его в мужья своей дочери. Когда все общество стало повторять жалобы г-на де Понлеве на ухаживание Люсьена за его дочерью, которые он изливал всем решительно, г-жа де Серпьер была этим оскорблена гораздо больше, чем полагалось ее суровой добродетели. Люсьена принимали в этом доме с той горечью неоправдавшихся надежд на брак, которая бывает так разнообразна и проявляется в таких любезных формах в семействе с шестью некрасивыми девицами.
Госпожа де Коммерси, верная кодексу вежливости двора Людовика XVI, обращалась с Люсьеном всегда одинаково обходительно. Не то было в гостиной г-жи де Марсильи. После неделикатного ответа Люсьена старшему викарию Рею по поводу похорон сапожника этот достойный и осторожный священнослужитель решил пошатнуть положение, которого наш корнет добился в Нанси. Менее чем в две недели он сумел достичь того, что со всех сторон в гостиную г-жи де Марсильи стал проникать и даже в ней утвердился слух о том, что военный министр необычайно боялся общественного мнения Нанси, города, близкого к границе, города очень значительного, средоточия лотарингской аристократии, и, быть может, особенно мнения тех кругов, выразителем которых был салон г-жи де Марсильи. Ввиду этого министр послал в Нанси молодого человека, несомненно, другого покроя, чем его товарищи, чтобы ознакомиться с образом мыслей этого общества и проникнуть в его тайны: простое ли это недовольство или же в Нанси собираются действовать? Доказательством всего этого служит то, что Левен, не моргнув глазом, выслушивает о герцоге Орлеанском (Людовике-Филиппе) такие вещи, которые скомпрометировали бы всякого другого, кроме соглядатая. В полку за ним на первых порах установилась ничем не оправданная репутация республиканца, которою он, если судить по его поведению перед портретом Генриха V, по-видимому, мало дорожил, и т. д., и т. д., и т. д.
Открытие это льстило самолюбию салона, в котором самым большим событием до сих пор были десять франков, проигранные в вист в один особенно неудачный день г-ном N. Военный министр, — а почем знать, быть может, и сам Людовик-Филипп, — озабочен их мнением! Значит, Люсьен — шпион «умеренных». У г-на Рея было достаточно здравого смысла, чтобы не верить этой глупости; поскольку он задался целью подорвать положение Люсьена в гостиных г-жи де Пюи-Лоранс и г-жи д'Окенкур, ему могла понадобиться другая, более обоснованная версия. Поэтому он написал в Париж г-ну ***, канонику. Письмо было послано викарию того прихода, где жила семья Люсьена, и г-н Рей со дня на день ждал подробного ответа.
Люсьен увидел, что благодаря стараниям того же г-на Рея доверие к нему пошатнулось в большинстве посещаемых им гостиных. Это его мало огорчило, он даже не обратил на это особенного внимания, так как салон д'Окенкуров составлял исключение, и притом блестящее исключение. После отъезда г-на д'Антена г-жа д'Окенкур так искусно повела дело, что ее покладистый муж особенно подружился с Люсьеном. В молодости г-н д'Окенкур немного изучал математику и историю; но история не только не отвлекала его от мрачных взглядов на будущее, а еще больше портила ему настроение. — Посмотрите на поля юмовской «Истории Англии». На каждой странице вы там встречаете выноски: »N.отличается. Его деятельность. Его высокие качества. Его осуждение. Его казнь». И мы копируем эту Англию: мы начали убийством короля, мы изгнали его брата, как в Англии — сына, и т. д., и т. д., и т. д.
Чтобы отогнать без конца навязывавшийся вывод «Нас ожидает гильотина», Люсьен убедил его вернуться к геометрии, которая к тому же может пригодиться военному. Господин д'Окенкур накупил книг и через две недели случайно обнаружил, что Люсьен — именно тот человек, который может руководить им. Он вспомнил и о г-не Готье, но Готье был республиканцем, — уж лучше было отказаться от интегрального исчисления! Под рукой был г-н Левен, очаровательный человек, каждый вечер посещавший их особняк, ибо установился такой порядок.
В десять часов, самое позднее в половине одиннадцатого, приличия и страх перед мадмуазель Берар вынуждали Люсьена расставаться с г-жой де Шастеле. Люсьен не привык ложиться так рано. Он отправлялся к г-же д'Окенкур.
Это повлекло за собою два последствия. Господин д'Антен, человек умный, не привыкший цепляться во что бы то ни стало за одну женщину, увидев, какую роль готовит ему г-жа д'Окенкур, получил из Парижа письмо, вынуждавшее его предпринять небольшое путешествие. В день отъезда г-жа д'Окенкур нашла его очень любезным, но как раз с этого времени Люсьен стал значительно менее любезен.
Напрасно вспоминал он советы Эрнеста Девельруа: «Раз уж госпожа де Шастеле так добродетельна, то почему бы не завести себе любовницу «в двух томах»: госпожу де Шастеле — для духовных наслаждений, а госпожу д'Окенкур — для отношений менее метафизических?» Ему казалось, что он вполне заслужит измену г-жи де Шастеле, если сам изменит ей. Истинная же причина героического целомудрия нашего героя заключалась в том, что только г-жа де Шастеле одна во всем мире была в его глазах женщиной. Госпожа д'Окенкур лишь докучала ему, и он смертельно боялся свиданий с глазу на глаз с этой молодой женщиной, самой красивой в городе. Он никогда не испытывал подобного безумия и отдавался ему, стыдясь самого себя.