Люсина жизнь
Шрифт:
Теперь перед ее могилой склонила колени Ганя. Я долго помнила то выражение, которое было тогда на ее милом, всегда кротком и спокойном личике. Трогательна была ее маленькая почти детская фигурка, склонившаяся у подножия креста. А в голубых глазах было столько беззаветной любви и покорности, столько смирения и чистоты, что мне, экзальтированной девочке с пылким воображением и мятежной фантазией, Ганя показалась в те минуты святою. О чем она молилась тогда я не знаю, но помню, как возвращаясь к ожидавшему нас у ворот кладбища экипажу, она говорила моему отцу:
— Верьте мне, Сергей, что я приложу все мое старание, все мои силы дать счастье вам и моей маленькой Люсе. Пусть ваши дорогие усопшие верят мне, верят и будут спокойны в загробном мире за вас обоих — и моя любовь к вам и Люсе послужит порукой этим моим словам…
— Вы наш
После Петровок они венчались. Это была очень скромная свадьба, без гостей, без помпы. Помню, по возвращении молодых из церкви, куда их сопровождали только я да два соседних помещика (тетя Муся оставалась дома, ссылаясь на головную боль), толпа крестьян встретила нас у крыльца и осыпала спелым зерном отца и Ганю.
— Живи привольно, живи богато, князь молодой со своей княгинюшкой! — приговаривали они при этом. Потом их угощали пирогами и водкой у нас на кухне, и горничная Ольга плясала русскую с кузнецом Степаном. А перед обедом (венчание происходило утром после обедни) вышла из своей комнаты тетя Муся и, холодно поздравив молодых, передала Гане связку ключей, которую обыкновенно носила в кармане со дня смерти бабушки. «Вот, молодая хозяюшка, получайте. Ваша забота теперь, а я ухожу в отставку… за ненадобностью», — с кислой улыбкой проговорила она.
Отец нахмурился и затеребил усы (привычка, преследовавшая его в минуты волнения), но Ганя быстро обняла и крепко поцеловала тетю Мусю в обе щеки и поспешно проговорила:
— Нет, нет, ради Бога Марья Сергеевна! Не смейтесь надо мною. Какая же я хозяйка?
— Ведь я и молока-то от сливок отличить не умею. Да и до хозяйства ли мне? И без него дела по горло… Одни занятия с Люсей круглый день берут. Уж будьте великодушны избавьте меня от хлопот по хозяйству. — И Ганя так искренно сказала это, так нежно поцеловала вслед затем тетю Мусю, что кислая улыбка на лице последней заменилась довольной, и все осунувшееся брезгливо-надутое за последнее время лицо моей тетки как-то сразу просияло и расцвело…
VII
Экзамен
— Люся, ты готова, едем!
— Неужели, уже пора, мамочка?
— Что это? Моя девочка боится, как будто? А я и не думала, что у меня будет такая трусиха дочка? — шутит Ганя, но сквозь эту шутку и кажущуюся бодрость я не могу не заметить, как она волнуется, гораздо более волнуется, нежели я сама, пожалуй.
Вот уже год, как Ганя стала женою моего отца и моей милой мамочкой и до сих пор мы не можем надышаться друг на друга. Я решительно заявила в первую же неделю после их свадьбы, что хочу называть ее мамой и она, разумеется, поторопилась дать мне на это свое согласие. Теперь я не могла допустить мысли даже, что было такое время в моей жизни, когда я не знала Гани, не пользовалась ее заботами, ласками и нежными поистине материнскими попечениями обо мне. Впрочем, то же самое должны были думать и другие. Ганя положительно обворожила всех. Не говоря уже о моем отце, боготворившем эту маленькую, кроткую, всегда ровную, всегда ласковую со всеми и обо всех заботившуюся женщину, весь дом считал мою милую новую мамочку настоящим ангелом-хранителем семьи. Даже всеми всегда недовольная, поминутно раздражающаяся по пустякам тетя Муся и та стихала в присутствии Гани и слушала многие благие советы своей невестки. Я же не отходила от Гани не на шаг, заявляя самым деспотическим образом мои права на нее. Мы гуляли, готовили мои уроки вместе и постоянно вместе же ездили в классы в графскую усадьбу. Словом теперешняя жизнь Гани в нашем доме совсем не отличалась от той, которую она вела до брака с моим отцом.
Она так много и ревностно занималась мною, что часто и мой отец и тетя Муся говорили нашей любимице: «Ганя, да отдохни ты ради Бога, ведь нельзя же взрослому человеку вечно довольствоваться детским обществом. Постоянно Люся, одна только Люся, Люся и Люся везде и всюду с тобой, ведь этакая жизнь, в конце концов, и надоесть может!»
— Ну, уж это вы ошибаетесь, мои дорогие; Люся мне никогда не
Так прошел этот год, полный радостного покоя для всех нас вообще и для меня включительно. Наступило одно из важнейших событий моего отрочества: проверка моих знаний, иначе сказать экзамен при реальном училище нашего провинциального городка. Нашими учителями и воспитателями было решено отэкзаменовать нас при училище, чтобы знать, сколько усвоено нами, то есть детьми д'Оберн Лили, Марией и мною за учебные годы дома, а затем приступить уже к дальнейшему нашему образованию.
Старый граф продолжал жить и лечиться за границей, изредка наезжая в «Анино» на месяц, на два. Обе старшие дочери его Лиз и Китти были уже замужем, одна в Италии, другая в Париже. Граф поговаривал теперь все чаще и чаще во время своего пребывания на родине о том, что скучает, тяготится одиночеством и желает взять Ани за границу с собою, мальчиков же отдать в училище правоведения или в лицей в Петрограде. Но прежде необходимо было, по его мнению, проверить их знания самым серьезным образом при каком нибудь учебном заведении. И вот нас стали усиленно готовить к экзамену. Теперь мы с Ганей целые дни проводили у д'Оберн. Классные занятия не прерывались до позднего вечера и только к вечернему чаю мы успевали возвратиться домой. Не знаю, как дети д'Оберн, Лили и Мария, но я волновалась в ожидании предстоящих мне экзаменов ужасно. Я бредила по ночам тем, что заучивала днем. Иногда вскакивала среди ночи, с постели, чтобы повторить пройденное. Мне, такой тщеславной и болезненно самолюбивой по натуре, хотелось отличиться, во чтобы то ни стало, хотелось выдержать экзамены самым блестящим образом и затмить моих сверстников по части знания пройденных предметов.
Вот почему я так сильно волновалась и в то светлое весеннее утро, в которое Ганя везла меня в реальное училище, куда должны были приехать и четыре мои друга из графской усадьбы.
Как-то особенно быстро все свершилось в то утро. Отец только что приказал запрячь Ветра в шарабан, а Василий уже лихо подкатывал к крыльцу в своей щегольской поддевке. Что же касается меня, то я не могла сделать глотка молока, ни съесть кусочка булки от волнения, несмотря на все уговоры Гани. Папа вышел провожать нас на крыльцо. «Будь умницей, Люся, отвечай хорошенько. Ну, Господь тебя храни»! Он быстро перекрестил меня, поцеловал и велел садиться. Ветер мчался нынче со скоростью настоящего ветра, и через двадцать минут мы входили в приемную комнату N-ского реального училища где нас уже ждали наши друзья. Какие у них у всех были разные лица в те минуты! У Марии сосредоточенное и как будто растерянное, у Лили любопытное по обыкновению, Этьен был, как всегда, задумчив и серьезен, Вадя смущенно-испуганный, а Ани… Я положительно удивилась Ани. Как будто не ей самой предстоял экзамен, а кому-то далекому и чужому, до кого ей решительно не было никакого дела. Так спокойно и сдержанно, так самоуверенно было красивое породистое личико этой странной тринадцатилетней никогда не волнующейся девочки. Мы едва успели обменяться приветствиями, как нас уже позвали в класс, где должен был происходить экзамен. В это время у самих воспитанников училища была по расписанию большая перемена.
Длинный светлый коридор и прилегающий к нему зал для рекреации кишели большим и маленьким народом, одинаково одетым в черные куртки. Когда мы проходили мимо залы, оттуда выглянуло несколько подростков мальчиков с красными, оживленными лицами. Один из них держал большой мяч под мышкой. Мальчики смотрели на нас и делились своими впечатлениями:
— Ага, на страшный суд, видно, влекут рабов Божиих. К ответу, значит! — крикнул худенький быстроглазый подросток, лукаво подмигнув нам глазом.
— Бросьте экзамен, товарищ, — подскочил другой, хватая за руку Этьена, — пойдемте лучше в футбол с нами играть.
— А вы экзаменоваться экстернами? Советую «Макарки» бояться… Он у нас злющий, — шепнул третий.
— Ни пуха ни пера! Провала полного и колов да пар с десяточек от всего сердца желаю! — засмеялся третий.
— У нас примета такая, — оправдывал его четвертый, пожелать худшего — получится лучшее.
— Дети, что вы остановились? — вдруг, обернувшись назад, строго окликнула нас мисс Гаррисон, недовольная развязностью реалистов.
— Пожалуйте сюда! — внезапно словно из-под земли вырос перед нами инспектор классов N-ского училища.