Люся, стоп!
Шрифт:
В тот день, накануне которого показали по телевидению мою «девку», перед репетицией болтали, смеялись, притирались, привыкали. «Первый» рассказал что-то очень смешное. И я, еще не свыкшаяся с пустым моим домом, возьми да ляпни: «Замечательная история! Как бы не забыть. Дома расскажу. Как смешно. Замечательно!»
— А кому вы расскажете? Тузику? Ха-ха-ха. — И холодным глазом посмотрел на меня.
Да, «неосторожно, быть может, поступила я». Но кто же знал, что истинное отношение ко мне вот такое. Ведь снимались на ТВ дружно, вполне слаженно. И не виделись с тех, семидесятых. Для такого ко мне отношения должны быть личные мотивы. Значит, что? Сплетни, слухи.
Но
Ладно. Терпение. Я отсюда, безусловно, уйду. Только вот обязательно одолею безмикрофонное пение. Я поддерживала «второго» словами, улыбкой. Словом, поддерживала. Я знаю, как это важно.
«Вы замечательно поете. У вас такой красивый голос».
В партнерстве главное то же, что и в семейной жизни. Важно, чтобы плечо, на которое опираешься, не провалилось. «Второй» быстро вошел в форму. И на премьере стал номером один. Он мне был очень благодарен: «Спасибо, спасибо…» Мне было это очень приятно. У него заслуженный успех. И тут же насмешки забыты. Прекрасно.
В своей роли в общих чертах я сделала все, что намечала. Но четкого режиссерского рисунка в спектакле не почувствовала. Идея хорошая, а изложение не точное. Самый настоящий успех в том спектакле выпал на долю балетмейстера. Успех «свежий». Драматические артисты затанцевали партии из «Лебединого озера» с пируэтами и арабесками. С юмором, с иронией, с элементами пародии. Именно в балете появилась органичная легкость раннего Чехова-Чехонте.
Но по тому, как из зоны успеха спектакля убирался успех балетмейстера, я поняла — да, новый театр, без постоянной труппы, а изнутри — новый театр со старой неприятной закулисной жизнью.
Сыграла три спектакля в Москве, и будя. Сезон закрыт. Нога болит. На гастроли в Севастополь не поеду. Да и надобность в двух составах отпала. Актриса из первого состава вновь в прекрасных отношениях с режиссером. Она в строю. Мстить ей мной необходимость отпала. Чего греха таить? Для этого меня, оказывается, и приглашали. В сердцах это было сказано. А то я вечно смягчаю ситуацию, тихо себе болею душой. А со мной-то ой как никто — ни в кино, ни в театре, ни дома — не церемонится.
Долгие шли переговоры о гастролях в Севастополе. Там уже реклама. Уже засвечена моя фамилия. Поехала. Поехала только потому, что неловко было подводить «второго». Меня бы мучила совесть. Непросто вводились в спектакль. Сыграю своих пять утренних спектаклей и тогда уже буду «втикать».
Какое счастье! На гастроли в Севастополь из Харькова прилетела моя дорогая подруга детства, родной человек, Любочка Рабинович. Подхожу к театру, и вдруг она бросается ко мне. Мы обнялись и расплакались. Как же она всегда чувствует, что меня надо спасать. Бросает все — дом, мужа, детей — и летит ко мне. Спасала меня всегда. После войны, в жуткий голод, в том детском санатории для ослабленных детей на улице Чайковского она подкармливала меня фруктами, «хворостом». «Хворост»! Сладкий, хрустящий, посыпанный сахарной пудрой с ванилином! Он часто снился мне в голодные детские ночи. Ее мама, Надежда Яковлевна, красивая женщина с седой прядью в черных волосах, прекрасно играла на пианино. Я с ней вместе пела: «Шимми-шимми-шимми — модный танец, шимми — на щеках зашел румянец» — и была такая счастливая, что эта красивая женщина в меня верит.
То были сказочные новогодние
Было так нежно, так вкусно, так тепло! Мы обменивались своими пальто. У Любочки — черное плюшевое, с капюшоном и черной лисой. У меня — коричневое, тоже с капюшоном и рыжей лисой. А после дня рождения счастливые жались на ее узенькой детской кроватке и мечтали о будущем. Конечно, о светлом. Потом умерла ее мама. Я уже жила в Москве. У Любочки времена были нелегкие. Она стойко все перенесла.
Ее вещи подходили мне. А она легко и с удовольствием впархивала в мои кофточки и платья. Вот и сейчас, в Севастополе, я увидела знакомую расцветку. Стою, погруженная в свои мрачные мысли, и думаю, что вроде у меня тоже был такой же бежевый костюм в серых блеклых цветочках. А это и оказалась моя Любочка. Да просто с неба свалилась! Вовремя. Без ненужных предупреждений.
Надо сказать, что жизнь закулисья лучше всего проверяется на людях далеких от театра. Как же это интересно. Это эффект перевернутого зеркала. Когда смотришь на себя ежедневно в обычное зеркало и вдруг чья-то доброжелательная рука подсовывает тебе зеркальце увеличительное. Ну-ка, полюбуйся! Ах, ой, ух… Да неужели? Постойте! Только что я была такая молодая, а сейчас вот сеточки какие-то у глаз, да и глаза в красных прожилках… ужас один! А если еще и очки увеличительные на нос водрузить… тогда картина точная.
— Людмила Марковна! Сколько цветочков! Вы любите цветочки? А когда кричат «браво» — тоже любите? Ха-ха-ха! А где ваш Тузик?
«Люба, молчи». Она так стиснула мою руку, что сама застонала. Понимаю, неприятно, что севастопольский зритель меня тепло принял. Да радуйтесь, артисты-мужчины. Значит, заслужила. Что??? Извините, уважаемые читатели, у меня сейчас не все в порядке с чувством юмора. Сейчас пройдет.
В общем, «второй» недолго размышлял и передислоцировался в другом направлении. Правильно писал Анатолий Эфрос: «Есть актеры-одиночки». Это про меня. А там, на другой стороне, режиссер и будущие роли. Зачем ему я? Взял свое и привет. Он прав. Так и надо жить. Наверное.
Через несколько лет мы столкнулись на съемке одной из телепрограмм. «Второй» резво подскочил ко мне. Он уже оповестил съемочную группу, что мы вместе работали, и ему предложили место за столиком, где сидела я. Но… В таких случаях появляется мое «но».
Мое «но» — это и есть мой характер. Ведь недаром я им «славлюсь». Как часто, взамен живого человека, люди видят фиктивный персонаж, созданный сплетней. Со временем я поняла, что нет никакого смысла, да я просто бессильна, познакомить всех с настоящей мной. А ведь характер мой не тяжелый, а трудный. И прежде всего, трудный для себя самой. Трудности от неумения спрятать, задушить свое сокровенное и приспособиться к трезвым и реальным обстоятельствам жизни. Раскол между внутренним «я» и жизнью «над»…
Я отказалась сидеть с ним за одним столом. Я видела, как милая женщина из съемочной группы, усаживающая «второго» за мой столик, сильно удивилась моему внезапному оледенению и резкому отказу сидеть с ним рядом. «Да, наверное, правду о ней говорят…» — читала я на ее лице. Но мне было абсолютно все равно. Ну и рождайтесь, сплетни, рождайтесь! Я добра и доверчива, пока встречаю в ответ то же самое. Но беда, если меня предадут. Я это остро переживаю. И тогда меня хоть удави, но прикидываться, делать вид, что ничего не было, — да ни за что на свете! Пусть без работы, пусть без денег, пусть без теплого места — нет, нет и нет! Страна большая. Претензий у меня никаких. Слишком часто сидела на мели. Много есть мест, где я нужна такая вот, противная. А может быть, такая и нужна?