Лютая охота
Шрифт:
– Благодарю, – просто сказал Сервас.
Преподаватель вздохнул:
– И это все?
– Все.
Тот пожал плечами и встал. Женщина, вошедшая за ним, была еще менее общительна: каждый из ее ответов отличался предельной лаконичностью и был произнесен тоном, граничащим с вульгарной грубостью. Сервас все никак не мог с этим свыкнуться. Почему его ремесло вызывает такую поверхностную реакцию у представителей определенных профессий? Он сам был сыном учителя и всегда смотрел на профессию отца как на самую благородную в мире.
Дама заявила, что Муса был средним учеником со средними оценками и что он «не отличался примерным поведением,
Эти слова, подкрепленные весьма выразительными взглядами, заставляли думать о том, что именно полицейские за все в ответе. И снова Серваса захлестнул гнев.
– Да что это с ними со всеми? – спросил Кац, когда дама вышла из кабинета.
Самира хихикнула:
– Добро пожаловать в полицию…
Следующую учительницу звали Мона Дьялло. Она преподавала историю и географию. Лет ей вряд ли было больше тридцати, и она имела прелестный овал лица, очень темную кожу, а живой и внимательный взгляд за стеклами очков без оправы был начисто лишен враждебности. Она выглядела очень взволнованной.
– Расскажите нам о Мусе, – сказал Сервас, наклонившись над рабочим столиком.
– В последнее время Муса чего-то боялся, – сразу ответила она.
Сервас выпрямился:
– Боялся? В каком смысле? Чего боялся?
– Не знаю…
– А что вас заставило так подумать?
– Я не знаю, – повторила она, и глаза ее потемнели. – Язык тела, его манера себя держать… Это читалось в его глазах в классе: у него был затравленный вид. Он вообще стал какой-то не такой, как всегда. Я знала Мусу с детства, мы из одного квартала. Какая трагедия…
– М-м-м… Поскольку вы его хорошо знали, вас не затруднит рассказать еще что-нибудь?
Она по очереди оглядела Серваса и Самиру, сидевшую напротив, в то время как Рафаэль стоял чуть поодаль у окна.
– Муса был из тех мальчишек, кто обладал множеством качеств, но воспринимал все в каком-то извращенном виде, как и многие здесь…
– То есть?
Мона Дьялло пожала плечами:
– Я уверена, что для вас это не новость: вы уже изучили его документы…
– Это так… Однако все учителя, которых мы опросили перед вами, утверждают, что он был «нормальным» мальчиком, без всяких историй…
Мона Дьялло вздохнула и запнулась в нерешительности:
– Все, что я сейчас вам скажу, не должно выйти за пределы этих стен, договорились? Если меня будут потом спрашивать, я от всего откажусь…
Сервас кивнул и вдруг насторожился.
– В этом лицее, как и во многих других, существуют учителя, которые защищают свободу самовыражения и, невзирая ни на что, борются против обскурантизма. Однако многие из моих «белых» коллег боятся, что их заподозрят в расизме, и по отношению к этим мальчикам проявляют особого рода «толерантность». И это ни в коем случае не их вина, что бы они ни делали. Это вина общества, либерализма, расизма, полиции, наконец…
– И вы не считаете, что они правы? – подала голос Самира, удивленная таким поворотом разговора. – Думаете, что если бы эти мальчики выросли в других местах, вдали от гетто, от наркотрафика, от легких денег, в условиях такого же воспитания и с теми же шансами, что и другие дети, то тех, кто выбрал прямую дорогу, среди них было бы больше?
Мона Дьялло, не смущаясь, прямо взглянула на Самиру.
– Я в этом уверена, – твердо
– Наследие Франца Фанона [18] , – сказал Рафаэль Кац.
18
Франц Омар Фанон (1925–1961) – франко-алжирский социальный философ карибского происхождения, критик колониализма и расизма, которые, с его точки зрения, являются неотъемлемыми элементами современного общества и поэтому могут быть преодолены только коренным социальным переустройством через неизбежные насильственные действия со стороны угнетенных.
Мона Дьялло, казалось, только что обнаружила его присутствие и согласилась:
– Для многих моих коллег то, что Франция по своей структуре расистская страна – непреложный факт. И поэтому она в неоплатном долгу по отношению к потомкам рабов или колонизированных народов, то есть к таким, как я. Они не понимают или не хотят понимать, что первыми жертвами теперешней ситуации станут не белые буржуа из благополучных кварталов, а те, кто обитает здесь: здешние девочки и мальчики. Чтобы их не заподозрили в экстремизме, они постоянно выхолащивают свою речь и манеру мыслить… Знаете фразу Камю: «Называть вещи не своими именами…
– …означает увеличивать несчастья мира, – закончил Кац.
Она пристально посмотрела в глаза белокожему полицейскому:
– В этом лицее есть юноши, утверждающие, что надо сжигать гомосексуалистов… А девочки рассуждают о превосходстве черной расы… И буквально в сотне метров отсюда есть спортзал, куда не пускают евреев и женщин. Мой брат туда был записан. Он рассказывал, что, когда туда пришла женщина, ей ответили, что не выдают абонементов. Ему пришлось уйти из этого спортзала из-за того, что в раздевалках говорили про евреев всякие гадости. Во многих учебных заведениях есть список предметов, которые запрещено преподавать, без того чтобы не подвергнуться угрозам со стороны учеников и их родителей: это, конечно, Холокост, но в тот же список попали эволюция денежных средств, возникновение Вселенной, половое воспитание, происхождение видов…
Сервас кивнул. Как и весь мир, он испытал шок, узнав о том, что случилось с преподавателем Самюэлем Пати десять дней назад, а еще больше был потрясен реакцией тысяч подонков, устроивших овацию в соцсетях, и некоторых политиков. Труп учителя еще не остыл, а они, позабыв об элементарных приличиях, погрязнув в трусости и приспособленчестве, принялись напоминать о том, что он, возможно, больно задел некоторые категории населения.
– Я каждый день сталкиваюсь с родителями, отказывающимися от своих обязанностей. Когда их чадо плохо себя ведет, они говорят: «Наказывайте его, это ваша работа». Если учитель белый, они обвиняют его в расизме. Если же я оказываюсь перед отцом, перед мужчиной, бывает, что он делает мне замечание: мол, не мое это дело указывать ему, как воспитывать сына. А бывают и такие, кто отказывается пожать мне руку. Муса мог бы стать хорошим учеником, когда вернулся в лицей. Он был умный мальчик, – прибавила она.