Лютая охота
Шрифт:
– Нет, – сказала она. – Я закрыла все свои аккаунты в «Снэпчате», «Тик-Токе», «Инстаграме»…
– И он больше не звонил тебе? – тихо спросила Самира.
Она сидела на краю кровати, а Сервас стоял поодаль, возле двери.
– Нет. В последний раз я слышала его голос… в суде.
Это был не голос, а скорее шорох, тонкий, как шелковая нить, он с трудом выходил откуда-то из глубины горла вместе с дыханием.
– Спасибо, – сказала Самира, вставая с места.
Они не видели, как она смотрит им вслед, когда они шли к выходу. А потом, когда они вышли, дверь закрылась.
Тремя
Их служебный автомобиль был припаркован за серым кабриолетом «Порше 78 Бокстер». Справа от них садовник подстригал газон, сидя верхом на маленьком красном тракторе. Пандемия, может, и поставила «C2H Авиасьон» на колени, но средств на содержание дома вполне хватало.
– А тут довольно-таки шикарно, – заметила Самира.
Они шли по гравию, скрипевшему под ногами.
– На Мусу охотились хищники, – прибавила она. – Но и Ариана Амбрелот тоже стала жертвой диких зверей, и на нее охотились… Охота, травля здесь выступает как общий знаменатель.
Сервас покачал головой. На улице было так хорошо, светило солнце… Пейзаж вокруг них напоминал Ватто и Фрагонара [17] , вместе взятых. «Но бывает мрак, который неспособно рассеять никакое солнце», – подумал он. Его преследовали одни и те же образы: бегущий по лесу голый парень с оленьей головой вместо шапки; плачущая, кричащая и молящая о пощаде девушка, отданная диким зверям; люди, вооруженные арбалетами, возбужденные, как свора собак после сигнала «гончие, вперед!»; мрачные прародительские ритуалы, и в ожесточившихся сердцах жажда мести.
17
Жан Антуан Ватто (1684–1721) и Жан Оноре Фрагонар (1732–1806) – французские художники, представители раннего и позднего рококо соответственно, мастера т. н. галантных сцен, т. е. изображений развлекающихся групп людей в идиллических пейзажах.
– Все еще только начинается, – сказал он.
10
Кабинет окружного комиссара, в тот же день, незадолго до полудня.
– Почему вы поехали туда одни? Почему не запросили подкрепление? Результат: еще одна машина в ремонте.
– Это был мой личный автомобиль, патрон, – заметила Самира.
– А почему вы взяли свою личную машину? – поинтересовался окружной комиссар, нахмурив густые черные брови.
– Потому что уже давным-давно никто не заботится сменить защитные щитки на полицейских машинах, и стоит опустить щиток от солнца, на нем сразу видна надпись ПОЛИЦИЯ, – ответила Самира в тон начальнику. – Вы ведь знаете, как это бывает…
Сервас увидел, что Шабрийяк нахмурился. Он не любил, когда подчиненные ставили его на место.
– Как прошла встреча с семьей? –
– На взводе? – повторила Самира. – Да они нас обвинили в убийстве!
Шабрийяк побледнел. Должно быть, сказал себе, что если дело, где полицию делают обвиняемой, раздуют СМИ, то вряд ли у кого-нибудь, кроме обычных телекомментаторов, слишком ревностно относящихся к закону и порядку, хватит смелости встать на их защиту.
– А еще мы там обнаружили журналистку, – прибавил Сервас. – Эстер Копельман из «Ля Гаронн». Ушлая особа. Кто-то явно ее навел…
– Как это – навел?
– Она знала о слове на груди у парня, – сказала Самира. – Информация где-то просочилась. Либо здесь, либо в больнице.
По суровому лицу окружного комиссара пробежала тень несогласия.
– Ну все, теперь это будет в СМИ… Паскудство! Придется провести пресс-конференцию. Майор, я на вас рассчитываю. Нужно собрать конкретную и солидную информацию.
Сервас поморщился. Ну конечно, делать ему больше нечего. У него из головы все не шел тот высокий белый чужак, о котором говорила журналистка и с которым встречался Муса.
Время уже перевалило за полдень, когда они с Самирой и Рафаэлем Кацем явились в лицей Жан-Мермоз, в одно из учреждений среднего звена в Мирее. Мать Мусы объяснила, что после освобождения из тюрьмы ее сын, по приказу старшего брата Шарифа, вернулся в лицей на первый курс социально-экономического отделения.
Их принял директор лицея. Этого речистого маленького человечка с лысым черепом, похоже, очень расстроила гибель Мусы, хотя он и признал, что парень был далек от статуса примерного студента. Он провел всех троих через просторный двор. Студенты и преподаватели с 17-го числа были на каникулах. В кабинете директора Сервас повторил вопрос, который уже задавал по телефону: он хотел бы пообщаться с учителями Сарра.
– Трое преподавателей согласились прийти, думаю, явятся без опоздания. Остальные в отпуске по случаю Дня Всех Святых, кто-то вне зоны доступа…
Сервас удержался от замечания, что, вообще-то, погиб их студент, и просто покачал головой.
– У вас есть их телефоны?
– Конечно.
На столе у директора зазвонил телефон.
– Все пришли, – сказал он, отсоединившись. – Пойдемте.
Он встал и провел их в учительскую, где прием оказался еще «теплее». Первые несколько секунд преподаватели молча, с явной враждебностью их разглядывали. Так смотрят на отряд оккупантов.
Сервас попросил разрешения пообщаться со всеми по одному. Ответа не последовало, и он предпочел расценить это как согласие. Им предоставили маленький кабинет рядом с учительской.
Первый из преподавателей не вымолвил почти ни слова из-под маски. Сервас почувствовал, как в нем закипает гнев.
– Я не понимаю, – произнес преподаватель. – Я думал, что Муса – жертва, а вы о нем говорите, как о подозреваемом…
Его презрение ко всему, что относится к полиции, было очевидно.
– Вы когда-нибудь встречались с Мусой за пределами лицея, в городе? – поинтересовался Сервас.
После секундного замешательства тот взглянул на полицейского свысока:
– Нет. Никогда. А зачем?