Лютер

Гобри Иван

Мартин Лютер. Лукас Кранах Старший. После 1528.

Ганс Лютер, отец Мартина Лютера. Лукас Кранах Старший. 1527.

Маргарет Лютер, мать Мартына Лютера. Лукас Кранах Старший. 1527.

Торгующие крестьяне. Альбрехт Дюрер, 1519

Плавильня. Гравюра

из книги Георга Агриколы «О горном деле и металлургии» (Базель, 1556).

Эйслебен. Дом, в котором родился Мартин Лютер.

Танцующие крестьяне. Альбрехт Дюрер. 1514.

Беседующие крестьяне. Альбрехт Дюрер. Около 1496-1507.

Эрфурт. Гравюра на дереве 1493.

Портрет Мартина Лютера — монаха. Лукас Кранах Старший. 1520.

Портрет Мартина Лютера в докторской шапочке. Лукас Кранах Старший. 1521

Зверь богохульства и зверь соблазна. Альбрехт Дюрер. Из цикла гравюр «Апокалипсис». 1498.

Четыре апокалипсических всадника. Альбрехт Дюрер. Из цикла гравюр «Апокалипсис».

Часть вторая.

ПРОТИВ ЦЕРКВИ (1520-1525)

1.

ЗНАМЕНОСЕЦ (июнь — август 1520)

На фоне набиравшего силу немецкого национализма осуждение Лютера пришлось как нельзя более кстати, послужив толчком к подъему общего чувства ненависти к Риму. Немецкая аристократия, чьи интересы выражали владетельные князья, более не желала терпеть подчинение, пусть даже чисто формальное, папской власти; незнатное дворянство, представленное небогатыми рыцарями, с нарастающим раздражением следило за тем, как церковные богатства и имущество епископств и архиепископств переходят в руки младших отпрысков богатых фамилий. Все более ощутимым делался гнет налогов, взимаемых не только в пользу местных епископств, но и в пользу папской курии. В то же время среди гуманистов, многие из которых принадлежали к дворянству, рос интерес к античной культуре, свободной как в своих нравах, так и в выражении мыслей. Требования Церкви в сфере нравственности и особенно в сфере догматики (поскольку и сами представители духовенства в те вре-мена нечасто отличались высокоморальным личным поведением) многими воспринимались теперь как свидетельство отсталости. Нельзя сказать, что они пылали особой любовью к своему императору, скорее, его власть воспринималась как устаревший институт, но в то же время многим князьям не нравились привилегии, которыми пользовались семь курфюрстов, тем более не нравился порядок, при котором избрание императора и его коронация не могли обойтись без одобрения папы, и это превращало императора немцев в лицо, подчиненное папе. При этом, однако, все хорошо понимали, что власть императора носит во многом номинальный характер, не мешая каждому князю править как ему вздумается, однако служит при этом символом единства Германии, ценимым в эту кризисную эпоху весьма высоко. Таким образом, линия водораздела пролегала не столько между духовной и светской властью, сколько между Римом и немецкой аристократией, осознавшей собственный политический вес, гораздо более существенный, нежели влияние человека, которого они избирали для того, чтобы он представлял общие интересы.

Своим бурным успехом Реформация обязана прежде всего уникальному стечению обстоятельств. Политический подъем немецкой аристократии совпал по времени с богословским бунтом Лютера, и оба эти процесса развивались параллельно, чтобы в решающий момент, ознаменованный буллой об отлучении, слиться воедино. Поначалу князья не демонстрировали по отношению к новому учению ничего кроме сдержанно-вежливого любопытства, главным образом, в связи с собственными финансовыми интересами. С ними можно ознакомиться по «Претензиям немецкого народа» (Gravamina Germanicae Nationis, или Beschwerden der deutschen Nation) — документу, служившему предметом обсуждения каждого рейхстага начиная с 1486 года и представлявшему собой нечто вроде «жалобной книги». В 1510 году над составлением «Претензий» работал Якоб Вимфелинг, знаменитый гейдельбергский гуманист, которого прозвали «воспитателем Германии». Этот человек, искренне преданный идеям новейшего благочестия, в то же время не питал ни малейшей вражды к папству. Вполне вероятно, что Лютер читал «Претензии», представленные на Аугсбургский сейм 1518 года, поскольку в дальнейших своих трудах он не раз ссылался на содержащиеся в них критические замечания в адрес «романистов», как презрительно называли представителей римской курии и римских юристов.

К 1515 году тон высказываний заметно изменился. Группа эрфуртских гуманистов, объединившихся вокруг Крота Рубиана, опубликовала свой памфлет «Epistolae virorum obscurorum» [17] , в котором, нападая на кельнских доминиканцев, громила схоластическое образование, а также беспорядки, царившие в Церкви, и непосредственно римскую власть, ответственную за эти самые беспорядки. Впрочем, стиль изложения оставался сатирическим, и авторы памфлета, бичуя недостатки, отнюдь не посягали на самое учение. Но в 1516 году эстафету из рук Крота перехватил другой человек, куда более беспокойный. Им оказался рыцарь Ульрих фон Гуттен, поэт, гуманист и наемный солдат в одном лице, ярчайший пример всего «блеска» и всей «нищеты» эпохи Возрождения. До 16 лет он воспитывался в бенедиктинском аббатстве Фульды, пока его не вытащил оттуда Крот. После нескольких лет бродячей жизни он прибился к маркграфу Бранденбургскому, высоко оценившему его поэтический дар и приблизившему его к своему двору. Затем он поочередно побывал в пяти немецких университетах, а в 24-летнем возрасте отправился изучать право в Павию. Здесь он крупно повздорил со швейцарцами, в результате чего оказался солдатом в австрийской армии, воевавшей против Венеции. После этого он завербовался в войско Франца фон Зиккингена, знаменитого главаря банды наемников, и вместе с ним сражался против герцога Вюртембергского. За успехи в поэзии он получил щедрую награду от императора Максимилиана и снова присоединился к Зиккингену, разыскав его в «орлином гнезде» в Эбернбурге. Отсюда он возобновил переписку со своими друзьями-гуманистами и вместе с ними включился в борьбу против папского Рима, который они противопоставляли Древнему Риму. Впрочем, в аргументации Гуттена голос немецкого рыцаря явно заглушал голос гуманиста.

17

Письма темных людей (лат.). (Прим. перев.)

Лютер, конечно, не мог не замечать сходства своих интересов с интересами этих людей, хотя и лежали они в разных сферах, — его занимало признание своего личного религиозного опыта, их влекли чисто политические цели. Тем не менее он охотно повторял в своих сочинениях некоторые из их идей, очевидно, рассчитывая добиться одобрения со стороны этих насмешников и возмутителей спокойствия, хотя о том, чтобы объединиться с ними, пока не думал. В апреле 1518 года он с презрением писал своему другу Герману фон Нейвенару: «В Саксонии, в Виттенберге, образовалось две партии: одна нападает на папскую власть, другая защищает папские индульгенции. Надеюсь, они благополучно пожрут друг друга».

Что касается Гутгена, то для него в эту пору все монахи стоили друг друга, поскольку все они считались сынами христианского Рима. Но уже полтора года спустя, 16 октября 1519 года, Крот Рубиан, как человек более осведомленный, отправил Лютеру полное почтительного восторга письмо, в котором именовал его «Отцом Отечества». Это письмо дошло до Лютера как раз в тот переломный момент, когда он в состоянии горького отчаяния вернулся с лейпцигского диспута в Виттенберг. Кельнский университет, эта вотчина доминиканцев и предмет яростной критики Крота, только что выступил с осуждением его тезисов, а Экк в Риме открыто провозгласил его еретиком. Он терзался мучительными сомнениями, стоит ли продолжать борьбу, и тут-то ему в руки попало хвалебное послание немца, враждебно настроенного к Риму, который утверждал, что ему, Лютеру, надо воздвигнуть «золотой памятник». Мог ли изголодавшийся по дружеской поддержке человек не проглотить эту приманку? Одновременно (поскольку кампания по «совращению» велась организованно) Эобанн Гесс направил письмо Гутте-ну, уговаривая его вступить в контакт с Лютером. Забавно, но отважный вояка в ответном письме (от 29 октября) признавался: «Я не смею войти в доверие к Лютеру из-за принца Альбрехта». Речь, очевидно, шла о курфюрсте Майнцском, у которого он в тот момент жил.

Делались ли другие попытки сторговаться? Новая атака началась в феврале 1520 года, когда еретик, вновь чувствуя себя затравленным, отправил императору исполненное нижайшей почтительности письмо. Его содержание стало известно рыцарям, которые пришли в сильнейшее волнение. Гуттен, так и не решившийся прямо обратиться к Лютеру, 20 февраля послал письмо Меланхтону: «Герой Зиккинген, избавивший Рейхлина от его гнусных врагов, приглашает Лютера к себе и предлагает ему приют и защиту, если больше его защитить некому. Зиккинген надеется склонить на свою сторону герцога Фердинанда, брата императора. С его помощью уже можно будет думать о том, как выступить против нечестивцев». Предложение сознательно было сделано в такой форме, чтобы тот, кому оно предназначалось, почувствовал к отправителю полное доверие и увидел в нем надежного союзника, вполне разделяющего его убеждения. Не получив ответа, 28 февраля Гуттен послал еще одно письмо. Его армии дозарезу нужен знаменосец, и он его получит!

По всей видимости, Лютер еще колебался. Но его новые союзники решили во что бы то ни стало добиться своего. Подключился к делу и Крот. В тот самый день, когда Гуттен писал к Меланхтону, он, после совместного совещания, обратился к Лютеру: «Ваши враги не жалеют сил, чтобы отвратить от вас князя Фридриха. Они мечтают, чтобы вы сбежали к презираемым ими богемцам. Бегите, но не к ним, а к Зиккингену! Здесь вы найдете и защиту, и приют!» Они всерьез опасались, что Лютер покинет Германию. Еще годом раньше, в июле, распространился слух, что Лютер якобы действительно намеревается перебраться в более гостеприимный чешский край. Зарождающийся немецкий национализм видел в этом бегстве весьма нежелательную помеху. Безопасность Лютера интересовала этих людей лишь во вторую очередь, — ведь ясно, что в Праге Лютеру жилось бы куда спокойнее, чем в Эбернбурге. Но, повторяем, эти соображения рыцарей почти совсем не волновали. Им нужен был пророк. Вскоре с предложением помощи к нему обратился еще один человек, Сильвестр фон Шауенбург: «Только не дрогните перед лицом предательства князей и от страха перед ними. Не соглашайтесь бежать в Богемию!» И он пообещал Лютеру в случае надобности прислать ему для защиты вооруженный отряд.