Лже-Нерон. Иеффай и его дочь
Шрифт:
Она надавливала на места, где он ущипнул ее. Было больно. Завтра здесь будут синяки, это все, что ей останется от брачной ночи. Разочарование, то возбуждая, то леденя ее, доставляло ей почти физическую боль.
Он лежал, спал, слегка похрапывал.
Всю ночь она так и не согрелась. Чуть только забрезжило утро, встала. Босая, узким девичьим шагом прошла она через комнату. Она увидела подвенечную мантию, аккуратно развешенную на стуле. «И вот этот утверждает, что он – Нерон!» – подумала она.
6
Хитрость
Получив донесение Фронтона о событиях в Эдессе, Цейоний был взбешен, но едва ли не более того испуган. Такой жгучей была, значит, ненависть
Снова и глубже прежнего понял он: то, что происходило между ним и Варроном, было серьезнее, чем личный конфликт. Он, Цейоний, – это новый Рим, Рим, полный сознания своей ответственности, трезвый, расчетливый, благоразумный; Варрон же – воплощение необузданного прошлого. Страстный, может быть, гениальный, он отличался той безудержностью, той безответственностью, которые во времена Нерона исключали возможность разумного управления государством и привели империю на край гибели.
Он читал ясные, корректные рапорты полковника Фронтона. Слепой гнев вскипал в нем. «Выступить, – думал он в бешенстве. – Десять тысяч человек двинуть через Евфрат. Выловить Варрона, этого лицемера, этого предателя. Попрошайку, царя Маллука, низложить, приструнить верховного жреца Шарбиля. Варрону отрубить голову, а негодяя-раба распять на кресте!» Он чуть ли не сожалел, что Фронтон сохраняет такое благоразумие. Возможно, он даже предпочел бы, чтобы гарнизон в Эдессе был вырезан до последнего солдата, тогда у него был бы предлог вмешаться.
Советникам стоило больших усилий удержать его от опрометчивых шагов. Ему пришлось согласиться, что военная экспедиция в Эдессу невозможна. Такая экспедиция лишь дала бы Артабану желанный повод под лозунгом оборонительной войны против Рима положить конец внутренней распре в Парфянском царстве, перейти Тигр и двинуться на римлян. Палатин ставил себе в величайшую заслугу то, что он восстановил мир и поддерживал его. Император Тит любил называть себя миротворцем. Губернатор, который не только не сумел избежать войны с парфянами, но даже сам спровоцировал ее, несомненно, навлек бы на себя немилость. Нет, Цейоний вынужден был ограничиться тем, что направил Эдессе несколько бесполезных нот. Вынужден был сложа руки наблюдать, как Варрон дальше плетет сеть своих интриг и издевается над ним. Он задыхался от ярости, красные пятна на щеках горели ярче. В губернаторском дворце в Антиохии все ходили словно пришибленные.
Ежедневно собирался военный совет. Губернатор просил, заклинал, ругал своих советников. Так дальше продолжаться не может. Советники ломали себе головы. Надо было найти выход. Советники, сидевшие во дворце правительства Сирии, были матерые дипломаты. Они нашли выход.
Разумеется, сам Рим не может предпринять никакой военной экспедиции. А если сослаться на старые договоры и предложить одному из вассальных государств провести полицейскую акцию для поимки преступников? Обратиться, например, к соседу Эдессы, царю Коммагены Филиппу, и настойчиво попросить его, не стесняясь средствами, поймать и выдать Варрона и Теренция? Если Коммагена выступит – а способы принудить Филиппа имеются, – то это будет достаточной маскировкой. Парфянам можно представить в качестве виновника царя Филиппа: ему, мол, поручили провести полицейскую меру, а он по недоразумению превысил свои полномочия.
Цейоний, жадно
7
Рассудок и страсть
Когда Варрон узнал об этом, им овладела усталость, подавленность. Его мучило сознание, что он, пятидесятилетний стареющий человек, в угоду своим страстям позволил себе увлечься этой нелепой, дорогостоящей забавой. Конечно, это больше, чем простая забава, – дело идет об идее Александра, о слиянии Азии с Европой. Но ведь он, Варрон, уверовал в эту идею исключительно потому, что она послужила для него предлогом дать волю своей страсти к игре, своему алчному стремлению к власти и наслаждениям.
Долго сидел он так, чувствуя себя старым, изношенным. Не сразу вернулись к нему ясность мысли и энергия. Да, план, сочиненный в Антиохии, – не посылать собственных войск, а действовать через Коммагену, – придуман ловко. Парфянский царь Артабан еще выступил бы, пожалуй, против римлян, но с туземными сирийскими войсками он драться не будет. Если дело дойдет до вооруженного конфликта между Коммагеной и Эдессой, то ему, Варрону, вместе с его Нероном, неоткуда ждать помощи – они погибли.
Все зависит от того, дойдет ли дело до вооруженного конфликта. Следовательно, все зависит от царя Филиппа Коммагенского. Исполнит ли он, должен ли он исполнить требование Цейония?
Варрон представил себя на месте Филиппа. Филиппу было лет за тридцать. Отпрыск греческих и персидских царей, получивший превосходное образование, он был под этими небесами самым ревностным поборником развития наук и искусств. Нерон любил коммагенских властителей и предпочитал их всем другим. Нынешние наместники Рима изводили их придирками. Еще старый неотесанный Веспасиан терпеть не мог утонченно-культурного эстета – царя Филиппа, а Тит находил его «насквозь восточным». Филипп был слишком умен, чтобы защищаться; наоборот, на каждую новую придирку он отвечал новыми изъявлениями вежливости. Но в душе Филипп – в этом Варрон не сомневался – ненавидел неотесанных, грубых солдат, какими римляне проявляли себя по отношению к нему. Несомненно, сердце его принадлежало человеку, которого звали Нерон, кто бы ни был этот человек. Но Коммагена находится по ту сторону Евфрата, на римском берегу: в Самосате, столице Коммагены, стоит сильный римский гарнизон, и, если царь Филипп проявит строптивость, римляне не задумаются напасть на него и занять его страну. Ему придется, очевидно, волей-неволей выполнить желание Цейония просто потому, что другого выхода нет.
Друзья молодого царя говорили о нем, что он соединяет в себе все хорошие качества персов, греков и сирийцев: персидскую религиозность, греческую образованность, сирийскую ловкость. Враги обвиняли его в том, что он соединяет в себе все дурные качества этих народов: расплывчатость персов, мягкотелость греков, коварство сирийцев. Варрон всего два раза лично сталкивался с молодым царем. Они явно симпатизировали друг другу. Теперь судьба его была в руках Филиппа. Варрон решил отправиться в Самосату, столицу Коммагены.
В тот же день он снарядился в путь.
Для царя Филиппа это была радостная и в то же время неприятная неожиданность. Варрон, несомненно, слышал о требовании Антиохии выдать его, почему же он сам отдает себя в руки Филиппа? Что он задумал? Но оба были слишком хорошо воспитаны, и потому, возлежа за столом, ни Варрон, ни царь не обнаружили того, что их занимало. Они вели оживленную беседу об искусстве и литературе, хотя втайне Филипп и спрашивал себя, не следует ли при всей его симпатии к Варрону попросту поставить у дверей стражу и завтра же отправить Варрона в Антиохию.