Лжедмитрий I
Шрифт:
— Григорий-то этой ночью в опочивальне не спал, с Молчановым по девкам шастали. И-их! А такое через ночь случается, коли не чаще…
— Зело беспутный кобель! — крутнул головой Шуйский.
Вошел, шурша шелковой рясой, патриарх Игнатий. Черные волосы прикрыты парчовым клобуком, под ухоженной смоляной бородой, поверх рясы, на толстой золотой цепи золотой крест. Повел по палате темными очами патриарх.
Шуйский первым Игнатия заметил, поклонился, попросил:
— Благослови, владыко!
Появился Петр Басманов. Широкие брови насупил, стукнул кованым посохом о мозаику пола. Звякнуло железо о камень. Басовито выкрикнул:
— Царь Димитрий Иванович порешил назначить на той неделе смотр всему воинству. И вам, бояре, надлежит не уклоняться, явиться в Александрову слободу, как и подобает, со своими дружинами при доспехах и оружно! А у государя покуда к вам больше дела нет. — И направился к выходу.
Дорога проторенная, морозцем высушенная, петляет мимо соснового и березового леса, мимо крестьянских озимей. Зеленя ржи в инее, просят снега.
Горячий конь под государем идет широкой иноходью, переходит в намет, потом на рысь.
На Отрепьеве польский кунтуш, расшитый золотой нитью, мягкая бархатная шапочка с собольей опушкой. Лицо у царя раскраснелось на ветру.
За ним Басманов поспевает. Петр на коне сидит влито, не гнется. Крупный Басманов, и конь у него крупный. Петр Федорович сдерживает его твердой рукой, не дает своему коню вырваться наперед.
Солнце на чистом небе уже четвертинку описало, как Отрепьеву с Басмановым открылась Александрова слобода: хоромы царские запущенные и службы, избы ремесленного люда и холопов.
Со времени Грозного слобода Александрова Богом и людьми проклята. Тут царь Иван Васильевич со своими опричниками виновный и безвинный люд казнил: роды боярские и княжеские древние со чадами и домочадцами изводил под корень…
Воинство под белыми стенами Успенского монастыря выстроилось. Встречать государя вышли монахи всем причтом, сытые, красномордые. Игумен Отрепьева и воинов крестом осенил.
При появлении государя разом грянули пушки огневого наряда. Заволокло пушкарей дымом, потянуло пороховую гарь по полю. Тревожно кричали над лесом и озимью напуганные пальбой птицы. Развернулись и затрепетали по ветру стяги и хоругви.
Стрельцы по приказам разбрелись, казаки, дворяне по полкам. Отрепьев объехал войско. Стрельцы в теплых кафтанах, шапках-колпаках, сапогах яловых. Им зима не страшна. Увидели государя, замерли. Бердыши не шелохнутся. Пищальники тяжелые самопалы в руках зажали.
Царь доволен стрельцами, похвалил стрелецких голов. Ненадолго задержался перед войском гетмана Дворжицкого. Шляхтичи поротно разобрались. Вельможные паны верхоконно красуются, вырядились.
Ляхи и литва встретили государя музыкой: звенели литавры, дудели трубы. Шляхтичи кричали ретиво:
— Виват!
За панами стояли пешие иноземцы, служившие на Москве по ряду. Впереди маленький, кругленький, что розовый поросенок, пивовар из Риги. При виде государя Кнутсен надулся от важности, глаза выпучил. А Отрепьев уже у боярского ополчения коня придержал. Бояре выстроились особняком. Каждый, со своей дружиной место занял, по родовитости.
Конное боярское ополчение подпирало небо старинными копьями. Под шубами панцири поблескивали.
Хитрили бояре, в первые ряды выставили тех дружинников, у каких и оружие, и кони получше. А в задних не воины — мужики на клячах вислобрюхих.
До государева прибытия бояре друг другу плакались: холопы-де одни разбежались, другие в моровые лета вымерли.
Но князь Шуйский не как все, постарался. С ним отряд и числом полным, и приоружно, и кони на подбор: молодец к молодцу челядь у князя Василия Ивановича! И у Александровой слободы он раньше других бояр заявился. Голицын от удивления даже рот открыл, вот те и Шуйский!
Объехал Отрепьев боярское войско, головой покрутил:
— Нуте! — и поманил Басманова. — Не я ль говаривал, что бояре наши нерадивы?
Нахмурился Басманов. А Отрепьев бояр попрекал с издевкой:
— Так-то вы, бояре, службу царскую несете? Дружины ваши не сполна и одеты не лучше тех нищих, что на папертях ютятся. А оружие у ваших дружинников, поди, еще от времени деда моего, великого князя Василия Ивановича? Вам бы, бояре, поучиться радению у князя Шуйского! Вон как он свою дружину холит!.. Устыдитесь, бояре! Как мне с таким воинством султана воевать? То-то! Вдругорядь с каждого боярина аль князя спрошу. На бедность свою не пеняйте. А за сегодняшнее вам, бояре, с вашими дружинами следовать в Москву наипоследними. У ордынцев Чингисхана и Батыя правило имелось: за одного труса десяток в ответе, за десяток — сотня, за сотню — тысяча… На том дисциплина и порядок держались. Хоть у нас и нет на Руси такого указа, одначе, когда люд над вами позубоскалит, что вы пыль стрелецкую глотаете, может, поумнеете. А наперед пустим шляхтичей и немцев… Ты же, князь Шуйский, с дружиной при мне нынче будешь. Пускай зрят все: царь Димитрий справедлив. Спасибо тебе, князь Василий Иванович!
На Арбате дьяка Тимоху Осипова из собственного дома выгнали…
Крепко жил дьяк: дом рубленый, о двух ярусах, сараи и клети добрые.
Понравилось подворье дьяку Кнутсену, явился он со своими солдатами, Тимоха с иноком Варлаамом в ту обеденную пору щи хлебали, и не знал Осипов, что немец на его хозяйство уже глаз положил.
Щи жирные, наваристые, с говяжьим потрохом. Большая глиняная миска до краев наполнена. Ели степенно, не торопясь. Иноку Варлааму за сколько дней горячее перепало! Разговор вели неторопливо — куда спешить, до вечерни успеется. Опорожнили миску до дна, дьяконша еще подлила… Речь все больше вертелась вокруг неустройства на Руси… Димитрия, царевича, помянули. Варлаам поделился, как уводил царевича из Чудова монастыря в Литву, а Тимоха подморгнул: «Аль веришь, что он царевич истинный?»
Инок в спор не вступал, сам в толк не мог взять, кто он, нынешний царь, может, и вправду монах беглый? Вон об этом и сам митрополит Филарет сказывал.
Тут на подворье к дьяку солдаты нагрянули. Кнутсен со своими немцами в хоромы ввалился, как в собственных хозяйничает. Тимоха с Варлаамом рукава ряс засучили, в драку кинулись, только немцев больше десятка, дьяк с иноком опомниться не успели, как за воротами очутились.
Сунулся Тимоха в ворота, а два солдата копья выставили, гогочут.