Лжедмитрий I
Шрифт:
Пан Самуил сжимал ее в объятиях, плакал, но молчал.
Отец Пий подал знак.
Темные фигуры — две монахини — хранившие все время неподвижность статуй, приблизились к Анджелике и взяли ее под руки. Девушка вырывалась от них, но они держали ее крепко и потащили к выходу.
— Прощай, Анджелиночка! Прощай, дочка моя! — плача, воскликнул пан Самуил.
— Исправляйся, — сказала мать, холодно поцеловав ее в лоб.
— Постарайся поскорей позабыть своего жениха! — промолвил вслед ей отец Пий.
Девушка быстро обернулась к нему.
— Не забуду! Не забуду! Знаю, чего ты хочешь! Злые!.. Нехорошие! — крикнула она вне себя и вдруг бессильно опустилась на руки монахинь, лишившись чувств.
Ее подхватили и понесли быстрее.
У крыльца уже ждал рыдван [3] , запряженный тройкою коней, рывших копытами землю.
Через мгновение тройка рванулась. Звякнули бубенцы.
— Прощай, дочка моя, прощай! — прозвучал последний, скорбный вопль пана Самуила.
3
Нечто вроде тарантаса с каретным кузовом.
Когда к панне Анджелике вернулось сознание, край солнца уже показался над горизонтом. Сперва девушка не могла понять, где она и что с нею, но скоро молчаливые фигуры сидевших рядом с нею монахинь напомнили ей все.
— Куда меня везут? — спросила она у одной из монахинь.
Та, худощавая, морщинистая, даже и не пошевельнулась, а другая, более молодая, проговорила:
— Дочь моя! Не задавай праздных вопросов.
Панна поняла, что расспрашивать бесполезно. Холодное отчаяние наполнило ее душу. Она чувствовала себя как бы заживо похороненной.
А тройка мчалась все быстрее, все дальше уносила Анджелику от родного дома, от ее счастья.
Лизбета и Павел Степанович были немало изумлены, узнав об исчезновении Анджелики.
Лизбета всплакнула по ней, но потом довольно скоро утешилась: у этой девушки всякое чувство быстро загоралось, быстро и потухало.
Белый-Туренин, напротив, скучал по ней, как по сестре, и, подозревая, кто виновник всего этого, едва удерживался от желания «вздуть» отца Пия. Он не раз допытывался, куда увезли Анджелику.
Раскрыть эту тайну ему удалось не скоро, но все-таки удалось, и он порешил сообщить Максиму Сергеевичу, как только увидит его.
Однако, пока он увидел жениха Анджелики, прошло времени очень и очень немало.
XXII
Опять в лесной усадьбе
— Так ты говоришь, отец мой, что приехал ко мне по делу? Послушаем, послушаем, какое такое дело! — с усмешкой говорил пан Феликс Гоноровый, не отводя своего тяжелого взгляда от лица собеседника. Этим собеседником был не кто иной, как сам патер Пий. Быть может, от тусклого, неровного света сальной свечи, стоявшей на столе, лицо патера выглядело еще бледнее обыкновенного. В глазах его виднелось что-то похожее на смущение.
— Да, да! Есть у меня до тебя дело, сын мой.
— Вот никогда не думал дел с тобой водить! Чего не бывает! — смеясь, промолвил пан Феликс. — Ну, говори, говори.
Отец Пий немного помолчал, потом начал:
— Я знаю — хоть и ходят про тебя глупые слухи, но я им не верю, — что ты — верующий католик.
Пан Гоноровый только гмыкнул и закусил усы, чтобы не расхохотаться, а патер продолжал:
— Поэтому я уверен, что ты не осуждаешь подобно многим вольнодумцам тех некоторых суровых мер, к которым иногда вынуждена прибегать наша святая церковь…
— Молодцы вы, патеры, молодцы! Лихо спасаете еретиков! На костры их, на костры! Ха-ха!
— Именно спасаем! — с жаром проговорил патер — Не лучше ли претерпеть краткие земные мучения, чем терпеть вечные муки? Через очистительный огонь мы проводим их к вечному блаженству!
— Ну-ну, конечно! У вас цель благая!
Отца Пия коробило от насмешливого тона пана Феликса, но он не давал ему заметить это и спокойно продолжал:
— В настоящее время я тоже вынужден прибегнуть к суровой мере: дело идет о спасении двух душ, и задумываться нельзя. Неподалеку от тебя, в Гнорове, живет заклятый еретик.
— А! Вот оно что! Не пан ли Максим?
— Он самый.
— Та-ак! — протянул Гоноровый. — Ну, говори, говори.
— Он хотел жениться на панне Анджелике…
— Знаю! Мимо это! Вспомнить не могу спокойно, что ускользнул он тогда из моих рук! — крикнул пан Феликс и стукнул кулаком по столу так, что патер вздрогнул.
— Эта свадьба не должна состояться…
— Вот это любо!
— Еретик не хочет отрешиться от своих заблуждений: я не могу допустить, чтобы он заразил ересью чистую душу панны Анджелики. Вот я и пришел просить тебя помочь мне в этом.
— Как могу я тебе помочь?
— Нужно уничтожить этого еретика! — отчеканил патер.
— Без следа и без остатка? Ха-ха!
— Так именно.
— Как видно, ты очень заботишься, чтобы его грешная душа попала в рай! — с хохотом заметил пан Феликс.
— Я не желаю вечной погибели даже грешной душе, — скромно опуская глаза, промолвил патер.
Гоноровый продолжал хохотать.
— Тебе, верно, было бы приятнее всего, — сказал он между приступами смеха, — чтобы этот грешник прошел через очистительный огонь?
— Ты понял мою мысль, сын мой.
— А костер нужно устроить, полагаю, из его собственного дома?
— Именно.
— Ты мне нравишься, поп! Ты — молодчина! — вскричал пан Феликс, хлопая патера по плечу.
Пий от этой ласки весь, как-то съежился.
— Ты не прочь мне помочь?
— Пожалуй.
— Я вижу, что ты — добрый сын церкви.
— Эти глупости ты, поп, лучше оставь: сказать правду, чихать я хочу на всю вашу братию с самим папой.