Лжедмитрий I
Шрифт:
— А то же, что вот ты эту травку высуши да разотри, а после подсыпь холопьям в питье. День надобно выбрать подушней, пожарче, чтоб пить, значит, им больше хотелось. Вот только и всего. Попьют они вволю, захрапят, а я к тебе и проберусь. Понимаешь?
— Понимать-то, понимаю… — протянула холопка.
— Ну, и что же? — нетерпеливо воскликнул Стефан.
— А только мне, милый ты мой, будто боязно что-то…
— Дура!
— Чего же ты серчаешь? Я ведь к тому, что подсыпать зелья этого не трудно, а только вдруг да они заснут и не проснутся совсем?
— Пустое! Проснутся!.. А то… делай как знаешь.
— Лучше уж по-другому как-нибудь нельзя ли?
— Твое дело, твое дело. Ну, прощай.
— Что же ты так скоро?
— А что мне тут делать?
— Осерчал? А?
— Зачем серчать? Обидно только: ей же хотел угодить, а она и то, и се.
— Когда придешь?
— А не знаю. Может, через годок и заверну.
— Стефанушка! Голубь ты мой! Да что ж это ты? Ну, я подсыплю зелья… Ну, не сердись.
— Я тебя не неволю.
— Вестимо, не неволишь! По доброй по своей охоте я это сделаю.
— И каяться не будешь?
— Отошло ли сердце, соколик?
— Отошло. Ты смотри меня предупреди заранее, в какой день вершить это самое будешь.
— Беспременно, беспременно.
— Да сама того питья и глотка не пей.
— Смекаю, смекаю. Ах ты, голубь ты мой сахарный!
Она заключила Стефана, который едва доставал головой до ее плеча, в свои могучие объятия.
XXIV
Страшное дело
Вечер и наступившая за ним ночь были очень жаркими.
Солнце закатилось, окруженное багровыми тучами, при полном безветрии. Было душно так, что трудно становилось дышать. Все предвещало близкую грозу.
От духоты и жары холопам было невмоготу. Они собрались было уже на покой, да мучила жажда. То один, то другой из них поднимался со своего убогого ложа и, зачерпнув полный ковш воды, жадно припадал к ней. Странное дело! Жажда была какая-то особенная: только ковш опростает, смотришь, уж опять пить хочется. Налились водой до того, что тяжело делалось, а горло все пересыхает.
После новое началось: вдруг кто-нибудь из холопов нет-нет да и охнет.
— Что с тобой?
— Да вот брюхо что-то… Ой-ой!
— Батюшки! Да и у меня что-то неладное зачинается!
Но уж первый холоп не отвечал: он лежал белый как мел с ввалившимися глазами, тихо стонал, потом сразу умолкал и переставал шевелиться.
Скоро по челядне пронеслись глубокие вздохи, стоны и оханье, потом их сменила мертвая тишина. Казалось, холопов охватил глубокий сон, только обычные спутники его: храп и сопенье отсутствовали. Если бы в челядне не было так темно, то можно было бы заметить сидящую в углу, бледную как снег Анну, беспрерывно осеняющую себя крестным знаменьем дрожащею рукою. Когда наступила полная тишина, Анна тихонько выбралась из дому.
Луна слабо просвечивала сквозь тучи. Анна окинула взглядом темный двор. Фигура сторожа белела у ворот.
— Петра! — окликнула она его.
Сторож не шевельнулся.
Она подошла ближе и разглядела, что сторож сидит на земле, прислонясь спиной к забору.
Анна наклонилась над ним и снова окликнула:
— Петра!
Сторож не отозвался.
«И он опился… Ах, грехи! Уж не померли ли они все?..» — с тревогой подумала холопка и отворила ворота.
— Ну, что? Спят? — послышался шепот над ее ухом.
Анна отбежала на несколько шагов, крича:
— Чур меня, чур! Пропади, нечистая сила!
— Чего орешь? Ошалела? — грубо остановил ее Стефан.
— Ах, это ты, Стефанушка! Испужал — страсть. Я только вышла звать тебя, а ты как шепнешь над ухом, я и…
— Ладно, ладно. Что, спят?
— Спят, спят, Стефанушка! Я и то боюсь, — сокрушенно ответила Анна.
— А ну тебя к бесу с твоими страхами!
— Не серчай на меня, глупую. Боюсь я, не отдали ли они души свои Богу, вот что. Пойдем, Стефанушка, я уж нам гнездышко изготовила. Куда ты?
Стефан, вместо того чтобы следовать за нею, поспешно направился к крыльцу дома. Вбежав в сени, он громко крикнул:
— Эй! Хлопцы!
Какой-то шорох послышался невдалеке от него, но никто не отозвался.
— Травка подействовала! — смеясь, пробурчал он и вышел обратно на двор.
— Стефанушка! Зачем ты туда ходил? Я не туда тебя хотела вести.
— Посмотреть хотел, спят ли?
— Ну, что же, спят?
— И-и как! Никогда больше не проснутся.
— Как так?! Ай-ай!
— Так. Где у вас тут сено да солома?
— А на что тебе?
— Мое дело!
— Вон тут сеновал, а в этом сарае солома.
— Заперты сараи?
— Нет, только приперты. Стефанушка! Да что ж это? Куда ты опять?
Стефан молча направился за ворота и сильно свистнул. Из лесу в ответ донесся тихий свист.
Стефан засвистал снова, и вдруг тихий лес ожил. Возгласы и смех сменили недавнюю тишину. Быстро движущиеся фигуры людей направились к усадьбе, и скоро на темном дворе стало людно.
— Заваливай двери-то на крыльце мигом да тащи сено и солому вон оттуда! — приказывал голос Стефана.
Фигуры заметались туда и сюда.
Прошло с полчаса.
— Пан вельможный! Все готово, только огня подложи, — сказал Стефан.
— Сейчас.
Брызнули искры из кремня от удара огнивом, затлелся трут, пробежала огненная змейка по пучку соломы, и вдруг вспыхнуло яркое пламя и озарило дом, кругом обложенный грудами сена и соломы, и осветило двор. Выступили из мрака фигуры нежданных пришельцев, бледное лицо пана Феликса, улыбающаяся физиономия Стефана. Все ярче пламя, все выше поднимаются огненные языки и лижут стены. Слышится треск загорающегося дерева.