Лжедмитрий I
Шрифт:
Спешат и другие воеводы, кто растерянный, кто улыбающийся. Вон «второй» воевода князь Михаил Катырев-Ростовский — добродушный, честный, слабовольный старик — прискакал и смотрит, разинув рот.
Басманов поднимает руку. Движение затихает. Все напряженно ждут слова.
— Мы были слепцами, пора нам прозреть! Покаемся. Принесем повинную, послужим царю истинному, Димитрию Иоанновичу! — кричит Басманов.
На миг прежняя тишина, потом прокатывается громовое:
— Послужим! Повинимся! Многая лета царю Димитрию Иванычу!
— Не хотим! Не порушим крестное целованье Феодору! — кричат иные.
Но этих иных — горсть.
— Рабы Годуновых! Бей их! — восклицает Басманов, поднимая коня па дыбы, помахивая саблей.
— Бей их! — вопят тысячи голосов.
Лязг оружия, выстрелы, и новые, новые клики: «Бей! Бей их!»
Рассеянные где кто сторонники Феодора не могут сплотиться. Они бегут, кое-как отбиваясь.
— Не хочу! Феодору, Феодору служу! — хочет крикнуть князь Алексей Фомич, но что-то сжимает ему горло.
«На верную гибель?.. А Аленушка?» — проносится в его голове, и он стоит безмолвный, неподвижный.
Он видит, как Катырев-Ростовский прокладывает себе путь мечом, как Двудесятин-старик, весь багровый, неистово кричит: «Изменники! Воровские холопы!» — и рубит направо-налево, очищая себе выход, а он все по-прежнему стоит, не двигаясь, онемев.
Кончен бой — кого побили, кто ускакал. Ратники целуют крест Димитрию, и с ними вместе… он, Алексей Фомич, а сам думает:
«Эх, неладное дело я учиняю!»
— Грехи наши тяжкие прости, Боже! — шепчет, отрываясь от дум, Щербинин.
Чья-то тяжелая рука легла на его плечо.
— Алеша! Друже! — промолвил над ним взволнованный мужской голос.
Князь обернулся и вскочил как ужаленный.
— С нами крестная сила! Аминь, аминь, рассыпься! — пробормотал он.
— Алеша, что ты?
— Так ты жив?
— Пока еще да.
— Ну, слава Богу, слава Богу! Ай, Павлуша, да и испугал же ты меня! Давай обнимемся!
И Алексей Фомич заключил в объятия своего старинного приятеля Павла Степановича Белого-Туренина.
XXIII
Человек-зверь
Десятках в трех сажен от того костра, где находился князь Щербинин, сидели, бражничая, несколько шляхтичей.
Костер уже догорал, и его то вспыхивающее, то меркнущее пламя то озаряло усатые лица шляхтичей, то оставляло в полумраке, чуть кидая на них красноватый отсвет.
Уже далеко не первый ковш проходил по рукам шляхтичей. Хмель оказывал свое действие. Разговоры стали оживленнее, голоса хриплы. Но попойка еще далеко не заканчивалась, и то и дело раздавался окрик кого-нибудь из пирующих: «Эй, хлопец!», и ковш переходил в руки слуги и почти тотчас являлся обратно, до краев наполненный дорогим заморским вином или простою «вудкой», медом или брагой.
В кругу этих шляхтичей сидел пан Феликс Гоноровый, уехавший после сожжения дома Максима Сергеевича в войско Лжецаревича.
Что ему не пришлось здесь встретиться с Златояровым — было простою случайностью, такою же, как и то, что тому же Максиму Сергеевичу не пришлось до сих пор увидеть боярина Белого-Туренина.
Рядом с паном Феликсом помещался дюжий шляхтич именем Маттиас, следующим сидел пан Ян, худощавый молодой человек в изрядных лохмотьях, там еще и еще шляхтичи всяких возрастов и состояний, и так кольцом вокруг всего костра. Чуть-чуть в стороне сидел Стефан-Лис все с таким же кротким, девичьи-прекрасным лицом, с ясными глазами. Он не отводил взгляда от лица своего господина.
Все эти шляхтичи знают друг друга не более часа. Они познакомились на этой стоянке, здесь же сдружились за общим ковшом, тут же и разойдутся, чтобы больше, быть может, никогда не встретиться.
Что-то странное творится с паном Гоноровым. Его бледное лицо страшно от той улыбки, которая растянула его губы да так и застыла; белые, крепкие, острые, как у волка, зубы виднеются из-под усов; нет-нет да и разведет челюсти пан Феликс и сухо щелкнет зубами. Страшные мертвые глаза смотрят на уголья костра, не мигнут. Порою Гоноровый поднимает голову, обводит взглядом шляхтичей — тогда видно, что белки его глаз налиты кровью, зрачки расширены и горят, как у хищного зверя. Иногда судорога искажает черты его лица.
Сказания о вампирах содержат в себе долю истины. Народная память сохранила воспоминания о существовавшем некогда людоедстве, приукрасила их, и таким образом вампир — вначале простой людоед — преобразился в сверхъестественное крылатое существо, сосущее по ночам кровь людей во время их сна.
Нечто подобное древним вампирам-людоедам можно встретить в историческое, не очень отдаленное от нас время. Страшная эпоха давала добрую почву для развития ужасных страстей.
В истории есть запись о некоем запорожском казаке, убившем двух своих детей, чтобы самому питаться молоком их матери, своей жены, причем он сосал это молоко пополам с кровью несчастной женщины.
Поэтому ничего нет удивительного в том, что о пане Гоноровом среди соседей ходил слух, будто он вампир. Быть может, этот слух не был простою выдумкою праздных кумушек про «проклятого пана», и, как вообще в сказаниях о вампирах, в этом было зернышко истины.
Почему Стефан, едва заметив совершавшуюся с его господином перемену, вздрогнул, и выражение испуга, почти ужаса мелькнуло в его глазах?
Только что наполненный вином ковш пошел вкруговую.
— Ну, пан Феликс, прикладывайся, что ж ты? — смеясь, заметил Гоноровому его сосед пан Маттиас.
— Добрый пан!.. Богом молю… Оставьте его, не трогайте… Беда будет… — дрожащим голосом прошептал ему на ухо Стефан-Лис.
— Ну, какая там беда? — презрительно проворчал Маттиас, шевельнув своими широкими плечами.
Он даже не прочь был бы теперь немножко подраться для развлечения.
— Пан! Пей! — поднес он ковш Гоноровому.
Пан Феликс не взял ковша. Он уставился в лицо соседа налитыми кровью горящими глазами, и нечто похожее на рычание зверя вырвалось из его рта.