Лжедмитрий. Царская плаха
Шрифт:
– Теперь понял, почему его боятся на Москве?
– Теперь понял. Скажу честно, сам струхнул малость. Ведь малец еще, а как грозен!
– Так сын Грозного, оттого и сам таков. Погоди!.. А что это с ним?
Дмитрий в это время вдруг сильно закричал, отпихнул Михаила Федоровича. Лицо его перекосила гримаса, оно посинело. Крик оборвался хрипом, пальцы скрючились и застыли. Потом он рухнул на снег и забился в судорогах.
Все, кто это видел, ахнули.
Михаил Федорович и женщины из прислуги бросились к Дмитрию. Мальчишки разбежались.
Стража накинулась на зевак.
– Пошли, пошли со двора! Быстро!
Табанов потащил за собой Коренева.
– Чего это с ним, Федя? – спросил Еремей.
– Не видишь, что ли? Падучая свалила.
– А от нее помереть можно?
– Я знаю?
– Да, прогулялись, насмотрелись, наслушались. Теперь просто грех не выпить.
– Так идем.
– У меня самого все тело дрожит.
– Не у тебя одного.
– А эта падучая, она не заразная?
– Нет. Идем, Ерема.
– Слава богу. Ты как хочешь, а я больше не ходок сюда.
– Испугался?
– Испугаешься тут. А ведь малец еще, девятый годок всего.
– Иван Васильевич в тринадцать лет уже думу Боярскую разогнал да приказал казнить князя Шуйского.
– Про то слыхал, но думал, врут люди.
Кумовья вышли из Кремля, прошли до единственного в Угличе кабака, взяли медовухи. Выпили.
– Не могу успокоиться, – проговорил Еремей.
– Что так?
– Теперь Осипу Волохову в Кремль дорога закрыта. Глядишь, Мария Федоровна и Василису погонит. Если бы не Осип, то, может, и с царевичем ничего не было бы.
– Его падучая хворь не впервой бьет. Я с лекарем Гордеем надысь встречался. У него пятый внук народился. Позвал отметить. Посидели чин по чину. Я знал про хворь царевича и спросил у Гордея про нее. Он, сам знаешь, в своем деле человек известный, сказал, что немочь эта валит приступами, и человек потом ничего не помнит. А перед приступом он нередко начинает бояться всего, прятаться от мнимой угрозы либо напротив – злобствовать. Видения у них появляются разные. Вот сейчас все так и было. Дмитрий сперва прыгал, распоряжался, а позже в снеговиках бояр увидел, от которых на Москве лишения терпел. А может, кого из местных. Вот и порубил. Потом почуял угрозу в Осипе, да тот еще и подначил его. Он и зарубил бы дружка своего, потому как не понимал, что делает, а после и сам не поверил бы в это.
Кумовья выпили еще и пошли каждый к себе, делиться с женами и соседями виденным в Кремле.
Бессознательного Дмитрия слуги занесли в покои. Доктор немец Ганс Стубе служил Марии Федоровне еще при Иване Грозном и хорошо знал о болезни царевича. Он тут же велел положить его на постель, повернул голову набок, вставил в рот инструмент, похожий на палец, только плоский, вытер чистым полотенцем пот с лица, пену, застывшую на подбородке. Судороги прекратились, вспотевшее тело расслабилось. Вскоре царевич открыл глаза.
– Вот и все! – Стубе поднялся, вытер руки тем же полотенцем. – Поверни голову, царевич, да открой рот.
Дмитрий подчинился.
Доктор осмотрел полость рта.
– Язык не покусан, как в прошлый раз. Это хорошо. Закрой рот. Голова болит?
– Да.
Стубе повернулся к Марии Федоровне, которая всегда находилась у постели сына во время припадков.
– Прикажи, царица, намочить полотенце и положить его на лоб царевичу. Да пусть воды принесут пилюлю запить.
Мария Федоровна передала приказ Волоховой и гневно взглянула на нее. Брат уже доложил ей о ссоре царевича с Осипом.
Стубе тем временем достал из своей сумки пузырек с пилюлями.
Волохова принесла мокрое полотенце, чашу с водой.
Мария Федоровна положила полотенце на лоб сына.
Дмитрий принял пилюлю, поданную ему доктором, запил ее водой.
Стубе спросил его:
– Легче стало, Дмитрий?
– Да, только в глазах мухи.
– Пройдет. Ты поспи. Как проснешься, хвори и след, как говорится, простыл.
– Да. У меня глаза закрываются.
– Поспи, сынок, а я посижу возле тебя, – сказала Мария Федоровна и махнула рукой, приказывая всем покинуть покои.
Когда сын уснул, вдовствующая царица прошла в палату, где обычно встречала посланцев из столицы и местную знать.
Представитель Москвы ждал ее.
Мария Федоровна прошагала мимо него, села в кресло, стоявшее меж двух окон, и только после этого соизволила посмотреть на посланца.
– Дьяк Михаил Битяговский, – представился тот. – Прибыл в Углич для ведения дел, порученных мне высочайшим повелением. Вот грамота царя Федора Ивановича. – Битяговский подошел к вдовствующей царице, протянул ей свиток.
Мария Федоровна схватила его и отбросила в сторону.
– По велению царя, говоришь, прибыл, Михайло Битяговский?
– Не след так обращаться с царской грамотой.
Царица повысила голос:
– Поучи еще меня. И отвечай на вопрос!
Битяговский был по натуре вспыльчив, но умел владеть собой, сдержался и ответил спокойно:
– В грамоте все прописано. А коли не желаешь сама читать, Мария Федоровна, так позови своих братьев или хотя бы одного, Григория. Михаил-то, наверное, по своему обыкновению пьян.
– Не много ли позволяешь себе, дьяк?
– Ровно столько, на сколько имею прав и обязанностей по царскому Указу.
– Да что ты врешь? Не Федор тебя прислал, а Бориска Годунов.
Битяговский вновь ответил спокойно, размеренно:
– Я с людьми своими прислан сюда государем Федором Ивановичем, и закончим на этом. Завтра же начну работу. Попрошу к утру подготовить мне отчет по доходам с удела, ибо с завтрашнего дня таковых у тебя не будет. Деньги на содержание станешь получать только из государевой казны через меня. В тех размерах, какие будут признаны необходимыми. Страже отдай наказ беспрепятственно пропускать во дворец меня и моих людей, имена которых указаны в грамоте. Либо я распоряжусь сменить стражу. О прочем поговорим отдельно, когда ты будешь поприветливее.