Шрифт:
1
— Боже мой, совсем голый?
Это было давно, очень давно. Тогда я еще не достиг совершеннолетия и теперь проецирую позы и речи взрослого, зрелого человека на того неоперившегося юнца в номере «Алгонкина». Я не думаю, например, что действительно ответил:
— Скажем так, функционально голый. С оголенными оперативными зонами.
— Средь бела дня?!
— В лунном свете. В непорочном сиянии чистой луны Массачусетса.
Печаль Лёве пролегла между нами — неизбывная, неутолимая. Верьте, что я говорил именно это. Верьте всему.
— В основном это была ее идея. Она сказала, мол, это можно рассматривать как форму протеста. Она-то сама из студенческого
— То есть вы признаете, что совершили бесстыдство?
— Против того, что индийские дети, похожие на скелеты, едят собачье дерьмо, если им посчастливится его найти.
— Я спросил, признаете ли вы…
— Никакого стыда. Все происходило у входа в Мемориальную библиотеку Ф. Джаннату. Помощница библиотекаря, мисс Ф. Карика, как раз закрывала библиотеку на ночь. Я отчетливо видел ее браслет-змейку, когда она поворачивала ключ.
Мой разум отчасти был занят сочинением загадки про Лёве. Вот что получилось:
Тевтонский рык его гремит, А сам — овца овцой сидит.Лёве, хранитель закона, сидел, весь печальный, на стуле. А я, упорствующий во грехе, лежал на кровати. Голый, но не совсем. Лёве был одет в легкий, сдержанно-переливчатый костюм — по случаю нью-йоркской жары, что свирепствовала снаружи почище самой свирепой зимы. Из львиного в его облике были лишь волосатые лапы, но это, в конце концов, родовой признак животных. Хотя из-за львиной фамилии его волосатость представлялась мне не совсем человеческой, и от этого я чувствовал необъяснимое тревожное биение, обосновавшееся в промежности. Точно такое же биение, только в печени, началось у меня и тогда, когда профессор Кетеки преподнес нам задачку о записи в дневнике Фенвика от 2 мая 1596 года. Я докурил до самого фильтра, затянулся в последний раз и затушил сигарету среди прочих окурков. Лёве принюхался к дыму, как зверь. Спазм тревоги. Лёве спросил:
— Это какой-то галлюциноген?
— Нет. «Синджантин». Изготовлено под монопольным контролем правительства Республики Корея.
Я прочитал это на бело-золотисто-зеленой пачке и добавил:
— Впервые я их увидел на выставке в Монреале. И там же впервые прочувствовал зло любых разграничений. Я пересек границу, но так и остался в Северной Америке.
Лёве вздохнул, и этот вздох был похож (вновь спазм тревоги) на миниатюрный раскатистый рык. Его очки вспыхнули отражением пылающей Западной Сорок четвертой улицы.
— Надо ли мне говорить, и ему не надо было говорить, как огорчился бы ваш бедный отец. Сына выгнали из колледжа за постыдный, бесстыдный…
— Мои собратья-студенты бунтуют, требуют моего восстановления. На кампусе гремят выстрелы. На закате пылают костры, в них горят книги. Реакционер Уитмен, фашист Шекспир, поганый буржуй Маркс, Вебстер с его явным избытком слов. У студента есть право публично сношаться.
Я достал из пачки еще одну «синджантинку», но тут же сунул обратно. Надо следить за своим здоровьем. Я был тощим и слабым. Страдал кардиоревматизмом, многочисленными разновидностями астмы, колитом, нервной экземой и сперматореей. Я был, и сам это знал, психически не уравновешенным человеком. Предавался сексуальному эксгибиционизму, несмотря на явный недостаток физической энергии. Мой мозг любил, когда его пичкали раскрошенными печенюшками бесполезной информации. Если информация была бесполезной, я
— Господи, как же так можно?! Как вы дошли до такого безумства?
— Это все из-за лекции профессора Кетеки. По ранней елизаветинской драме.
— Насколько я знаю, вы должны были изучать деловое управление.
— С управлением у меня не сложилось. Мне посоветовали переключиться на что-нибудь бесполезное. В деловом управлении меня ужасало отсутствие океанических мистерий. Но если подумать, елизаветинская драма может многому научить в смысле стратегии управления. Интриги, кинжалы в спину, вероломные братья, отравленное питье на пирах…
— Ой, ради Бога…
— Так вот, в лекции была упомянута запись в дневнике Фенвика. Тот записывал свои впечатления о лондонских чудесах, дабы потом смаковать их в изгнании. Летом 1569 года он смотрел пьесу в театре «Роуз» в Бэнксайде. Все, что он записал в дневнике: «Золото, золото — и даже номинально». В то утро профессор Кетеки был пьян. Его жена родила сына, их первенца. Запах виски можно было почувствовать с третьего ряда. Кетеки, этакий журавль фигурой, но с совиной головой, натужно вымучивал невнятную лекцию, сдобренную запахом виски.
Вряд ли я произнес этот последний пассаж на самом деле. Но я действительно сказал:
— Однако он вполне внятно предложил двадцать долларов тому, кто скажет, какую пьесу смотрел Фенвик.
— Послушайте, у меня встреча с клиентом…
— И тут меня озарило. Я встречался с мальтийской девушкой из Торонто, изучавшей родную литературу. Как-то она показала мне одно свое сочинение, и меня поразило слово jew. По-английски это «еврей». А в мальтийском, она мне сказала, это союз «или». По-английски он пишется or. Но во французском языке и в геральдике or значит «золото». И однажды она говорила, что я похотлив, как фенех, то есть кролик. Так что этот Фенвик вполне мог быть Фенехом — это достаточно распространенная мальтийская фамилия, как я понимаю, — и англоязычным мальтийским агентом английского рыцарского капитула. Пьеса, которую он смотрел, — это «Мальтийский еврей» Марло. Я получил двадцать долларов от Кетеки еще прежде, чем тот успел вытереть с пальцев мел. Деньги я пропил.
— Ох.
— В Риверхеде есть очень славный китайский ресторанчик, называется «Пу коу-тоу». Риверхед, как вы, наверное, знаете, назван в честь места рождения лорда Джеффри Амхерста. Здесь он великий герой, Амхерст. Разбил французов и дал Северной Америке повод восстать против Британии. Его племянник, Уильям Питт Амхерст, был назначен британским послом в Китае. Но зарубил свою миссию, отказавшись пасть ниц перед Императором.
— Послушайте, ровно в пять у меня встреча с клиентом.
— А разве я не такой же клиент?
Он хитро прищурился и сказал:
— Чего именно вы хотите?
— Во-первых, закончить рассказ. Я собирался поесть, но вместо этого напился. И познакомился с очень веселой игривой дамой, тоже бывшей в изрядном подпитии. Она учила бармена смешивать коктейль под названием «Шлеп-нога». Убойная штука. С «Бакарди», бурбоном и двойным крем-ликером. Сказала, она здесь проездом, по дороге в Олбани. И это она выдала ту идею с протестом.
Опустив взгляд на свою руку, я обнаружил, что курю очередную «синджантинку», чисто на автомате. Но я был полон решимости исправиться. Мне вот-вот должен был исполниться двадцать один, и время летело неумолимо.