М значит Магия
Шрифт:
– Это просто девчонки, – ответил Вик. – А не какието инопланетные пришельцы.
Мы завернули за угол, и надежда на то, что мы всетаки не найдем вечеринку, начала угасать: гдето рядом, приглушенная стенами и дверями, глухо пульсировала музыка. Было восемь вечера, а это не слишком рано, если тебе еще нет шестнадцати. Как, к примеру, было нам.
Моих родителей в отличие от предков Вика всегда волновало, где я и что я. Он был самым младшим из пяти братьев. Мне это казалось почти волшебством: имея двух младших сестер, я чувствовал себя уникальным и одиноким одновременно. Сколько себя помню, мне всегда хотелось, чтобы у меня был брат. После тринадцатого дня рождения я перестал загадывать желания на падающих звездах, но когда еще загадывал, то думал только о брате.
Мы прошли по камням, которыми была вымощена дорожка, через живую изгородь, мимо пышного розового куста. Позвонили в дверь, и на пороге возникла девушка. Я не смог бы сказать, сколько ей лет, и это, помимо прочего, всегда напрягало меня в девчонках: когда мы еще дети, мы просто мальчики и девочки, растем вместе, с одинаковой скоростью, нам по пять, по семь, по одиннадцать лет. А потом – раз! – и девчонки как будто вдруг попадают в будущее, они все про все знают, у них месячные, и грудь, и косметика, и богещезнаетчто – а ты застрял гдето на уровне четырнадцатилетнего подростка. И диаграммы в учебниках по биологии не делают тебя, в прямом смысле слова, совершеннолетним. А девчонки, твои ровесницы, уже вполне себе совершеннолетние.
А мы с Виком – ни разу не совершеннолетние, и у меня было стойкое подозрение, что даже если я начну бриться по два раза в день вместо раза в месяц, то все равно не преодолею разрыва.
– Привет, – сказала девушка.
– Мы друзья Элисон, – сообщил Вик. С Элисон, рыжей веснушчатой девушкой, мы познакомились в Германии, когда ездили на языковую практику по обмену. Организаторы разбавили группу девчонками из женской школы – для равновесия. Девчонки нашего возраста в основном были шумными и веселыми, почти у всех были взрослые бойфренды с машинами, мотоциклами, работой и даже – как печально поведала мне одна девушка, обладательница кривых зубов и енотовой шубки, на вечеринке в Гамбурге (да, дело было на кухне, а кто бы сомневался?!) – с женой и детьми.
– Ее нет, – сказала открывшая дверь девица. – Элисон здесь не живет.
– Это не важно, – широко улыбнулся Вик. – Я Вик. Это – Эйн. – Мгновение, и она уже улыбается ему. Вик достал из пакета бутылку вина, «одолженную» из родительского бара. – Куда поставить?
Девушка отошла в сторону, пропуская нас внутрь.
– На кухню, – сказала она. – Туда, где все остальные бутылки.
У нее были вьющиеся золотистые волосы, и она была прекрасна. В коридоре темно, но я все равно разглядел, насколько она прекрасна.
– А тебя как зовут? – спросил Вик.
Она сказала, что зовут ее Стеллой, а он опять улыбнулся своей белозубой улыбкой и заявил, что это самое красивое имя из всех, что он слышал за всю свою жизнь. Вот ведь гад! И самое поганое, что он говорил так, как будто и сам в это верил.
Вик отправился на кухню, а я задержался в дверях гостиной, где играла музыка. Там танцевали. Стелла вошла в комнату и стала ритмично покачиваться в такт музыке. Она танцевала одна, сама с собой, а я смотрел на нее.
Это была эпоха раннего панка. Мы тогда слушали «Adverts» и «Jam», «Stranglers», «Clash» и «Sex Pistols». Но на вечеринках играли «ELO», «10сс» и даже «Roxy Music». Ну и Боуи, если очень повезет. В Гамбурге, во время той поездки по обмену, единственной пластинкой, по поводу которой мы сумели сойтись во мнениях, был альбом «Harvest» Нила Янга, и его песня «Золотое сердце» стала фоном всего путешествия: За золотым сердцем стремясь, я пересек океан…
Однако звучавшая в гостиной музыка была мне незнакома. Отчасти она напоминала немецкий электропоп типа «Kraftwerk», отчасти – пластинку, которую мне подарили на прошлый день рождения, коллекция странных шумов из звуколаборатории Би-би-си. И все же в музыке был ритм, в такт которому танцевали с полдюжины девушек, находившихся в комнате. Но я смотрел только на Стеллу. Она затмевала всех.
Отпихнув меня, в комнату вошел Вик с банкой пива в руке.
– Там на кухне столько бухла…
Он подкатил к Стелле и заговорил с ней. О чем – я не слышал из-за музыки, но мне точно не было места в этом разговоре.
Пиво я не любил – тогда не любил. Я отправился на кухню поискать чего-нибудь повкуснее. На столе стояла большая бутылка кока-колы, и я налил себе полный стакан – правда, пластиковый. В кухне сидели и оживленно болтали две девочки, с которыми я, разумеется, не решился заговорить. У обеих гладкая черная кожа, иностранный акцент, и эти прелестные девчонки были явно вне зоны моей досягаемости.
Я болтался по дому со стаканом колы.
Дом оказался значительно больше и запутанней, чем стандартные двухэтажные здания, к которым я привык. Свет везде приглушен – сомневаюсь, что гдето имелась лампочка мощнее сорока ватт, – и в каждой комнате ктото был, причем, насколько я помню, исключительно девушки. Наверх я не пошел.
В зимнем саду я обнаружил одинокую девушку, со светлыми, почти белыми, длинными волосами. Она сидела на стеклянной столешнице, сцепив руки в замок, и грустно смотрела в сад за окном.
– Ты не против, если я здесь посижу? – спросил я. Она покачала головой, потом пожала плечами, в общем, ей было все равно. Я присел за стеклянный столик.
Мимо двери оранжереи прошли Вик со Стеллой. Вик на мгновение прервал разговор, посмотрел на меня, сидящего у стола, скованного робостью и застенчивостью, и изобразил рукой открывающийся рот. Разговаривай!Ну да, конечно.
– А ты… местная? – спросил я у девушки.
Она покачала головой. На ней была серебристая блузка с глубоким вырезом, и я старался не таращиться на округлости ее груди.
– А как тебя зовут? Меня – Эйн.
– Уэйна Уэйны, – сказала она. – Я второсортная.
– Какое… э… необычное имя.
Ее рассеянный взгляд наконец сосредоточился на мне.
– Это значит, что мой исток – тоже Уэйна, и я обязана перед нею отчитываться. Мне нельзя размножаться.
– А. Ну да. Но для этого еще вроде бы рановато?
Она расцепила руки и подняла их над столом, растопырив пальцы.
– Видишь?
Мизинец на ее левой руке был кривым и раздваивался на кончике, образуя два маленьких пальчика. Небольшой дефект.