М значит Магия

Гейман Нил

– Упоминания? Ты же сам это преподавал, – отозвался Кроукрастл, поливая дымящийся кусок угля острым перечным соусом и отправляя его в рот.

– Я не верю, что ты действительно их ешь, – произнес Джеки Ньюхаус. – Но даже если это какойто фокус, я все равно себя чувствую неуютно. Видимо, мне пора.

И он ушел. Профессор Мандалай ушел вместе с ним: человек этот был таким серым и призрачным, что его присутствие гделибо всегда находилось под большим вопросом.

В предрассветный час Вирджиния Бут споткнулась о Зебедию Т. Кроукрастла, валявшегося у нее на пороге. Она возвращалась из ресторана, о котором надо было написать отзыв. Вышла из такси, споткнулась о Кроукрастла и упала, приземлившись недалеко от препятствия.

– Ух ты, – сказала она. – Ничего себе полет, а?

– Именно так, Вирджиния, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл. – У тебя не найдется спичек?

– Спичек? Да, гдето были. – Она принялась рыться в сумочке, очень большой и очень коричневой. – Вот, нашла.

Зебедия Т. Кроукрастл извлек бутылочку сиреневого метанола и перелил его в пластиковую чашку.

– Метиловый? – удивилась Вирджиния Бут. – Зебби, никогда не думала о тебе, как о любителе метилового спирта.

– А я и не… – сказал Кроукрастл. – Паршивая штука. Гноит кишки и убивает вкусовые сосочки. Но в это время суток проблематично найти другую горючую жидкость.

Он зажег спичку и поднес ее к поверхности жидкости, по которой тут же побежало дерганое пламя. Потом съел спичку, сполоснул горло горящим спиртом и изрыгнул сноп пламени, да так, что загорелась газета, случайно попавшая в сектор обстрела.

– Красти, – сказала Вирджиния Бут, – так и убиться недолго.

Зебедия Т. Кроукрастл ухмыльнулся.

– Я ведь не пью его, – сказал он. – Только булькаю и выплевываю.

– Играешь с огнем.

– Только так я понимаю, что еще жив, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл.

– О, Зеб! Я волнуюсь. Я так волнуюсь. Как думаешь, какой вкус у жарптицы?

– Богаче перепела, сочнее индейки, жирнее устрицы и тоньше утки, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл. – Попробовав раз, его не забудешь.

– Мы едем в Египет, – сказала она. – Я никогда не была в Египте. – И вдруг добавила невпопад: – А где ты будешь спать?

Он закашлялся, и кашель сотряс все его ветхое тело.

– Староват я стал для ночевок в подъездах и по канавам, – сказал он. – Но и у меня есть своя гордость.

– Что ж, – сказала она, – можешь спать у меня на диване.

– Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, – ответил он. – Но на вокзале у меня есть собственная скамья.

Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.

На автовокзале у него действительно была личная, именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на небольшой латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукрастл не всегда был беден. Иногда деньги ему приваливали, но потом всякий раз возникали трудности с их удержанием. Став богатым, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в бомжиных джунглях у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, потому он старался избавиться от богатства как можно быстрее. Разумеется, то тут, то там оставались какието крохи, о которых он забывал напрочь, но когданибудь, когда он забудет, что быть богатым – это неудобно, он вновь отправится на поиски удачи и непременно ее найдет.

Он не брился уже неделю, и в щетине стала проглядывать белоснежная седина.

И вот подошло воскресенье, когда эпикурейцы отправились в Египет. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой с балкона аэропорта. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать рукой на прощание.

– Пока, папа! – крикнула Холлиберри БезПера Маккой. Огастес ДваПера Маккой помахал ей в ответ и пошел по асфальту к маленькому винтовому самолету, с которого начиналось их путешествие.

– У меня такое чувство, – сказал Огастес ДваПера Маккой, – словно я помню, хотя и смутно, очень похожий день. В этом воспоминании я совсем маленький, и тоже машу рукой. Наверное, тогда я видел отца в последний раз, и сейчас меня вновь охватило то самое ощущение приближающегося конца. – В последний раз он посмотрел через все поле на маленькую дочь, и она вновь помахала ему.

– Тогда ты махал не менее энергично, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл, – но у нее, кажется, получается чуточку лучше.

Он был прав. Так и было.

Сначала был маленький самолет, потом – большой, снова – маленький, дирижабль, гондола, поезд, монгольфьер и арендованный джип.

Их джип тарахтел на весь Каир. Они проехали старый рынок и свернули на третью по счету улочку (если бы поехали дальше, уперлись бы в сточную канаву, некогда бывшую арыком). Мустафа Строхайм собственной персоной сидел перед домом в древнем плетеном кресле. Столы и столики его кофейни тоже стояли на улице, которая и так не была особенно широкой.

– Добро пожаловать, друзья, в мою кахву, – сказал Мустафа Строхайм. – Кахва– это кафе, кофейня по-египетски. Хотите чаю? Или сыграть в домино?

– Хотим, чтобы нам показали наши комнаты, – сказал Джеки Ньюхаус.

– Я не хочу, – заявил Зебедия Т. Кроукрастл. – Буду спать на улице. Тут тепло, и крыльцо вроде удобное.

– Мне кофе, если можно, – попросил Огастес ДваПера Маккой.

– Сию минуту.