М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество
Шрифт:
Осталось еще одно произведение, относящееся к этим же годам творчества Салтыкова, написанное в 1857–1858 гг., напечатанное годом позднее и с тех пор не входившее ни в один из сборников произведений Салтыкова. Речь идет о его повести «Яшенька», напечатанной в «Сборнике литературных статей, посвященных русскими литераторами памяти А. Ф. Смирдина» (т. VI, Спб. 1859 г.). Повесть эта была написана задолго до ее напечатания, как это видно из переписки Салтыкова с его друзьями. В письме к В. П. Безобразову из Рязани от 1 октября 1858 г. Салтыков сообщал: «В марте я отдал в Смирдинский альманах повесть под названием „Яшенька“. Повестъ очень плоха, и мне крайне хотелось бы выручить ее». Попытка выручить не удалась, и 3 февраля 1859 года Салтыков писал Анненкову: «Год тому назад я отдал в альманах Смирдина повесть под названием „Яшенька“. Эти подлецы до сих пор ее не печатают, да и обратно не возвращают. Так как я совсем (т. е. нигде) не хотел бы печатать эту вещь, по причине ее совершенной посредственности, то вы бы весьма обязали, вырвав ее из рук этого скотопромышленника Генкеля. Безобразов хлопотал, да не отдают. Надо полагать, что по рылам бить следует. За истечением года, я имею полное право на получение повести обратно. Сделайте милость, постарайтесь» [133] . Но и хлопоты Анненкова не помогли: «Яшенька» появился в шестом томе сборника в память Смирдина в 1859 году со следующим послесловием редакции:
133
Голос Минувшего 1922 г., № 2, стр. 100; «Письма», т. I, № 8. — В. П. Генкель, литератор и издатель, был редактором этого сборника статей в память Смирдина
Яшенька — двадцатипятилетний Яков Федорович Агамонов — бесхарактерный и добронравный юноша, тряпка, кисель; отслужив в военном звании, он вышел в отставку и живет в небольшом своем имении вместе с матерью Натальей Павловной, — как всегда у Салтыкова, властной и сильной женщиной, совершенно забравшей сына в руки. «Полнейшее отречение от всяких притязаний на личность» — прорывается, наконец, восстанием Яшеньки против «тиранства» матери; но этот бунт (бегство из дома к предполагаемой невесте, соседней девице помещице) очень скоро подавляется бесхарактерностью самого Яшеньки. Побунтовав немного, он смирился, возвратился к матери, «сделался еще молчаливее и безответнее; казалось, что последняя искра жизни покинула его». И действительно — этот неприспособленный к жизни человек умирает на руках матери, чем и заканчивается повесть, примыкающая таким образом по теме к другим очеркам «Книги об умирающих». Не приходится сомневаться, что, осуществи Салтыков эту свою книгу, «Яшенька» вошел бы в нее составной частью, если бы только Салтыков не отказался от мысли вообще перепечатывать эту повесть в виду ее несомненной слабости, сознававшейся и автором. Повесть эта — действительно одно из слабейших произведений Салтыкова, еще пытавшегося вернуться в 1857 году к темам и манере «психологических повестей»; путь этот, на котором Салтыков и раньше терпел неудачи, был не для него; ему предстояло еще выработать собственную свою дорогу, свой стиль, свои темы, и работа эта заполнила ближайшее десятилетие его литературной жизни. «Яшенька» же остался неудачным опытом старой формы, справедливо невключенным Салтыковым впоследствии ни в один из своих сборников и совершенно забытым читателями.
Есть, однако, и в этой повести отдельные искорки, впоследствии загоревшиеся ярким огнем в творчестве возмужалого Салтыкова. Особенно интересно отметить, что Яшенька — в зародыше будущий Иудушка Головлев, но не характером, а своей манерой выражения. Эта нудная, тягучая манера Иудушки, так бесившая Арину Петровну Головлеву, совершенно ясно дана в диалогах Яшеньки с матерью, — например, в следующем разговоре:
— Тебе чего нибудь нужно? — спросила Наталья Павловна.
— Я вижу, милая маменька, что я имел несчастие огорчить вас, и потому в настоящее время желал бы только испросить ваше милостивое прощение и уверить вас, что как ни велика моя вина, но она неумышленна.
— Вон! — закричала Наталья Павловна, приходя в беспредельное неистовство.
Впоследствии в такое же неистовство приходила старуха Головлева от тягучих и нудных бесед Иудушки; то, что здесь дано в стилистическом намеке, двадцатью годами позднее стало не только стилистическим приемом, но и глубоко выраженным характером, — одним из самых глубоких не только у Салтыкова, но и в русской литературе XIX века [134] .
Были ли задуманы Салтыковым еще какиелибо очерки и рассказы для «Книги об умирающих» — мы не знаем, но знаем зато, что уже к исходу 1859 года он отказался от мысли об этой книге; по крайней мере явно относящуюся к ней сцену «Погребенные заживо» он напечатал уже без этого общего заглавия. В дальнейших его очерках было еще несколько таких, которые как бы напрашивались быть включенными в «Книгу об умирающих», — таков, например, очерк «Деревенская тишь» (1863 г.), рассказывающий о медленном и бессмысленном духовном умирании помещикакрепостника после освобождения крестьян. Но к этому времени Салтыков давно уже отказался от мысли об этой своей книге, план которой так и остался погребенным на журнальных страницах и известен лишь исследователям салтыковского творчества.
134
Прием этот до «Господ Головлевых» был подробно развит Салтыковым после «Яшеньки» в очерке «Семейное счастье» (1863 г.), о котором см. ниже в гл. X
План этот в течение 1858–1859 гг. претерпевал немалые изменения, как это можно судить из анализа рукописного и журнального текста дошедших до нас очерков. Мы видели, что «Книгу об умирающих» Салтыков собирался открыть «Смертью Живновского»; однако один из сохранившихся автографов дает нам и новое, первое заглавие «Книги об умирающих», и иное расположение очерков. Под общим заглавием «Отходящие» черновой и беловой автографы сохранили нам другой план: первым очерком был «Гегемониев», вторым — «Смерть Живновского». Еще один автограф под общим заглавием «Из книги об умирающих» дает первым очерком «Генерала Зубатова» (беловая копия с авторскими поправками), а вторым — «Гегемониева» (черновик, начало очерка). Это расположение подтверждает и другой сохранившийся без начала и конца черновой автограф этого очерка. Еще один, по счету четвертый автограф, озаглавленный «Отходящие» и с эпиграфом «Старость не радость: и пришибить некому, и умирать не хочется» — дает опять новое распределение очерков: первым идет «Гегемониев», вторым — «Смерть Живновского», третьим — «Генерал Зубатов» и четвертым — «Из неизданной переписки»; последнее по позднейшему плану являлось заключением всей книги и, как таковое, было напечатано, как нам известно, в мартовском номере «Русского Вестника» за 1858 год. Наконец, автограф «Госпожи Падейковой» дает нам этот рассказ в черновой редакции как третий очерк «Книги об умирающих», а в беловой — как первый очерк этого же цикла, с неизданным до сих пор вариантом окончания. Мы видели, что рассказ этот и появился, как первый очерк «Книги об умирающих» на страницах «Русской Беседы» 1859 года.
Все это изучение авторской «кухни» показывает нам, что план «Книги об умирающих» был у Салтыкова еще в зародыше; он не успел еще в течение 1858–1859 гг. развить свой план, как уже вообще отказался от продолжения и окончания этой книги, разместив впоследствии (в 1863 году) часть напечатанных очерков в сборниках «Сатиры в прозе» и «Невинные рассказы». К изучению произведений, входящих в эти два сборника, мы и должны теперь перейти, чтобы завершить этим знакомство с творчеством Салтыкова эпохи после «Губернских очерков», когда он, уже прославленный писатель, мучительно искал новых форм для своего творчества. В старые меха нельзя
Глава VIII
ГЛУПОВСКИЙ ЦИКЛ «САТИРЫ В ПРОЗЕ» И «НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ»
«… Когда я буду совершенно свободен от служебных отношений, когда не будет беспрестанно подниматься во мне вся желчь, тогда увидим, способен ли я сделать фигурный пирог. А теперь и некогда, и нет охоты. Пора мне расстаться с добрыми малыми провинции, которые на языке порядочных людей называются бездельниками и мерзавцами» [135] .
Так писал Салтыков из Рязани Анненкову в январе 1860 года, и слова эти являются рубежом между литературной деятельностью Салтыкова, как автора крутогорского цикла и связанных с ним произведений, и тем новым направлением, которое приняла его литературная деятельность с января 1860 года, когда на страницах «Современника» появился первый острый фельетон его «Скрежет зубовный». Салтыков почувствовал, что не только в жизни, но и в творчестве пора ему расстаться «с добрыми малыми провинции», которых до сих пор изображал он в своих губернских очерках крутогорского цикла и в связанной с ними «Книге об умирающих». Вся желчь его, накопленная годами провинциальной жизни, должна была вылиться в других произведениях, для которых прежние беллетристические формы были узки. В поисках новых форм Салтыков обратился к сатирическому фельетону, как раз в эти годы распустившемуся пышным цветом на страницах «Искры», в которой и сам Салтыков принял случайное участие; справедливо указывали на несомненную связь сатирического фельетона Салтыкова с графическими карикатурами «Искры» и других сатирических журналов начала шестидесятых годов. Новые формы, которых искал Салтыков, не могли даться ему в руки сразу, и еще целое десятилетие он искал их, переходя от сатирического фельетона и чистой публицистики снова к беллетристическим очеркам, постепенно вырабатывая новую манеру письма и новые формы своих произведений. «Фигурный пирог» удалось ему испечь не сразу; лишь «История одного города», написанная на рубеже между шестидесятыми и семидесятыми годами, была тем произведение, которое показало, на какие достижения способен Салтыков, преодолевший и форму беллетристических очерков, и форму сатирического фельетона.
135
«Письма», т. I, № 13
Но в 1860 году ему было еще далеко до такого мастерства, и новая форма не была еще найдена им. Тем не менее, сатирические фельетоны начала шестидесятых годов представляют собою весьма замечательное явление и в истории творчества Салтыкова, и в истории русской литературы той эпохи. Время было бурное и сложное, борьба новых сил с явными крепостниками, а также и с крепостниками под маской либерализма, звала Салтыкова от очерков крутогорского цикла к более резким и боевым формам сатиры. Чистопублицистическая жилка всегда билась в художественном творчестве Салтыкова; не найдя новых форм сочетания острой публицистики с художественными образами, Салтыков не мог еще испечь «фигурный пирог», дать цельное художественное произведение, хотя бы и пронизанное сатирическими мотивами. А между тем по роду своего творчества он не мог не откликаться на многочисленные злобы дня, всегда составлявшие канву для его сатиры. Пыпин, хорошо знавший Салтыкова, в своей книге о нем верно указал, что в Салтыкове с одинаковой силой проявлялся и художник, и публицист. Трудно сказать, что больше и чаще возбуждало его писательскую деятельность — потребность художественного воспроизведения образов, создаваемых богатой фантазией, или чистопублицистическая потребность отозваться на волнения своего времени и карать те бессмысленные явления, которые возмущали в нем гражданское чувство [136] . Впоследствии Салтыков научился и гражданское свое чувство воплощать в художественных образах; но теперь, в начале шестидесятых годов, он мог проявлять его лишь в сатирических фельетонах, к которым перешел с начала 1860 года очерком «Скрежет зубовный». Занятый службой в Твери, он не мог в течение двух ближайших лет отдаться литературной деятельности, а потому напечатал за эти два года лишь немного произведений, составивших позднее основную часть сборника «Сатиры в прозе». Приступая к их изучению, прежде всего перечислим эти сатирические фельетоны, которыми ограничилась деятельность Салтыкова в течение 1860–1862 гг., прибавив к ним лишь те очерки, которые Салтыков предназначал для мартовской книжки «Современника» 1860 года и апрельской книжки 1862 года, но которые были тогда запрещены цензурой и впервые увидели свет лишь полустолетием позднее. Вот все эти очерки начала шестидесятых годов в хронологическом порядке:
136
А. Н. Пыпин, «М. Е. Салтыков» (Спб. 1899 г.), стр. 21
Последний очерк 1863 года должен быть присоединен ко всему этому циклу, вопервых, в виду того, что по содержанию составляет лишь продолжение предыдущего очерка «Наш губернский день»; вовторых же, здесь приходится следовать за Салтыковым, присоединившим этот очерк к тому циклу, который в 1863 году был объединен им под заглавием «Сатир в прозе» и «Невинных рассказов».
Самое беглое знакомство с приведенным выше списком все же позволяет притти к некоторым выводам общего значения. Первый и главный — почти исключительное сотрудничество Салтыкова в «Современнике» этих годов. Случайный очерк в «Искре» был слишком незначителен и даже не был включен Салтыковым в указанные выше его сборники; к тому же «Искра» этой эпохи была идейно близка «Современнику» и считалась в литературных кругах лишь расширенным «Свистком» этого журнала. Что же касается до сотрудничества Салтыкова во «Времени», журнале М. Достоевского, то оно было случайным и объяснялось главным образом тем, что в 1862 году «Современник» был приостановлен правительством с майской книжки журнала до конца года. Впрочем еще в апреле этого года Салтыков напечатал во «Времени» свои «Недавние комедии», не предвидя той ожесточенной борьбы, которая произойдет в 1863–1864 гг. между ним и Ф. Достоевским или, общее говоря, между «Современником» и «Временем».