Мачо не плачут

Стогов Илья Юрьевич

— Жарко. Пошли уже.

— Я очень хочу побывать в храме. Мы буддисты или нет?

— Будда Акбар! Ныне и присно...

— А скажи мне, Папаускас, почему у Будды на всех картинках такие закрытые глаза?

— Главное не глаза. Главное в изображениях Будды это особая шапочка. Она называется будденовка.

— Я серьезно. Для меня это ОЧЕНЬ серьезно.

— Понимаешь... тохарские влияния... и вообще, буддийская иконография... начиная с третьего века нашей эры...

— Нет, ты скажи: ему похуй?

— Кому?

— Будде.

Ему на нас наплевать, да? Почему он на нас не смотрит?

Мы стояли на перекрестке. К храму нужно было идти налево. Бригитта тоскливо смотрела в противоположную сторону.

— Мы так и будем стоять?

— То есть в храм не пойдем?

— Пошли в кемпус. У меня еще остался алкоголь. Немного.

— Алкоголь? Ну, пошли.

Храм остался за спиной. Мы дошагали до парка. На газоне из цветов был выложен огромный циферблат. Стрелки утверждали, что делегаты уже прослушали доклады и переходят к прениям. Над циферблатом стоял памятник неизвестному куала-лумпурскому герою. Мы прошагали по аккуратно подстриженной траве. Герой скривил бронзовое лицо.

В парке росли пальмы незнакомой мне породы. Вдоль дорожек молодые малайцы подпрыгивали, дрыгали короткими ножками и демонстрировали приемы восточных единоборств. Перед каждой группкой стояла коробка, куда прохожие кидали купюры и монетки. В Европе в таких случаях парни танцуют брейк-дэнс.

Мы остановились посмотреть. Единоборцы задергались активнее. Особенно здорово у них получались боевые выкрики. Папаускас подошел к коробке, где денег было больше, чем в остальных, и выудил оттуда несколько купюр. Малайцы ошалело замерли. Нам в спину уперлось их агрессивное молчание.

Мы выбрались на оживленную улицу.

— Один ринггит это сколько в рублях?

— В рублях?

— Ну, хотя бы в долларах.

— Один доллар это восемь ринггит.

— А один ринггит — это сколько долларов?

— Это самое... погоди... так нельзя сказать.

— Короче, на пиво нам хватит?

К Конгресс-Центру мы подъехали на такси. Поднимаясь на этаж, Бригитта несколько раз споткнулась. Я хватал ее за локоть. Потом она долго шарила по карманам.

— Shit! Ключей нет!

— Чего?

— А! Есть ключи! Пошли!

Кровать после предыдущей ночи застелена не была. Водку мы допили чересчур быстро. Она была противной.

— Спустимся за пивом? Или дойдем до liqeur-store?

— Бродить неохота. Поближе ничего нет?

— О! Знаете чего? Меня вчера ирландцы приглашали... или шотландцы?.. не помню. У них есть.

— И что?

— Сходи, а? Триста семнадцатый номер. Это на третьем этаже.

— Почему я? Они ж тебя звали.

— Какая, на хуй, разница? Сходи. Запомнил? Триста семнадцать. Если не дадут так, скажи, чтобы продали. Денег дать?

— А вы?

— Мы тебя здесь подождем. Только ты не долго, о’кей?

По лестнице я спускался на цыпочках. Ступени коллаборционистски скрипели. Бдительных малайцев видно не было. Дверь триста семнадцатого не открывали чересчур долго. Я постучал еще раз. В узенькую щель высунулся парень с редкими, но вьющимися волосами.

— What?

— Кхм... это...

Парень меня внимательно рассмотрел.

— Ты ведь не из администрации, да?

— Нет. Я журналист. Русский.

— Ну-ка заходи!

На кроватях и на полу сидело человек восемь. Все молчали и смотрели мне в лицо. В комнате висел странный запах. Может быть, это была и не марихуана.

— Гайз! К нам зашел русский!

Сидящие облегченно выдохнули и принялись вытаскивать спрятанные бутылки. Прикурили погашенные сигареты. Один стаканчик тут же сунули мне в руку. У парней были круглые британские щечки. Разговаривали они с тем шепчущим миккирурковским акцентом, который действует на петербургских девушек убойнее фаллоимитатора.

— А правда, что русские пьют больше всех на свете?

— Русские меньше всех на свете едят.

— А пьют?

— Не знаю.

— А правда, что вы пьете водку стаканами?

— Неправда. Я не пью водку стаканами.

— Но можешь?

— Могу.

— И «Beafeater» можешь?

— И «Бифитер» могу.

— Ну-ка налейте русскому! Ну-ка покажи! Ого! Ты крутой! Как по-русски будет hangover?

— Будун.

— Я постараюсь запомнить это слово.

— Можешь не стараться. Когда ты проснешься с утра и услышишь в голове «Будуммм! Будумммм!» — это и будет hangover по-русски.

Потом я сказал парням, что не мое, конечно, дело, но в таможенных декларациях по поводу наркотиков было написано... Они сказали, что знают. Потом я вспомнил о Папаускасе и Бригитте.

— Знаете чего? У меня выше этажом сидит приятель. И девушка. Я их позову? Вы как?

— Девушка? Русская?

— Из Бельгии. Я схожу?

— Зачем? Пошли лучше к ней. У нее есть подружка?

Комнату запирали долго. Поднимаясь по лестнице, старались не шуметь и не брякать бутылками. Все прикладывали пальцы к губам, шипели «Тссс!» и хихикали.

Я аккуратно, чтобы не шуметь, открыл дверь и просипел: «C’mon!» Папаускас метнулся с кровати и начал торопливо натягивать джинсы. Парни ввалились в комнату, выставили на стол бутылки и начали разом говорить. Бригитта простыней накрыла голый живот.

— Стучаться надо!

— Жуй хуй! Приличные люди в таких случаях запираются. И вообще, говори по-английски. Невежливо.

— А вламываться без стука вежливо?

Все познакомились, все выпили, все заговорили. Бригитта сходила в туалет, натянула какие-то джинсы. Первый стаканчик она выпила залпом.