Мадам, уже падает Листьев

Гончаров Анатолий Яковлевич

– Я тебе так скажу, Хайди. Мой портрет тебе удался, это я сразу понял.

– Не в этом дело – удался, не удался! Я хочу развития сюжета, чтобы запечатлеть бесславный конец личности…

– Не понимаю. Что значит бесславный конец?

– Вообрази: живет большой человек, у него власть, деньги, почет, словом, все то, что он пожелает иметь за свои деньги и благодаря своей власти, – Хайди выразительно повела глазами в сторону окна, за которым на внутреннем дворе под ханским шатром роднила академиков и олигархов общая подоплека действия. – Ну вот, живет он, и вдруг – арест, наручники, решетки, язва желудка, приговор суда и… полная конфискация счастливой и завидной судьбы. Все шумы времени

меняются на жалкие шорохи, и мир в лице надзирателя смотрит на тебя сквозь глазок тюремной камеры. И тут прихожу я с фотоаппаратом и делаю дубль. Что было и что стало. Скажи мне, один это будет человек или два совершенно разных? Впрочем, можешь не отвечать, я знаю, что это будут два разных человека, проживших одну жизнь… А как ты думаешь, кого из губернаторов посадят первым?

– Почему обязательно губернаторов? Почему не министра, например. Среди них, я тебе скажу, серьезные в этом смысле персонажи. Не исключено, правда, что первым будет Березовский.

– О нет! Березовский – это кремлевский разводящий. Он создает видимость оппозиции. Как, между прочим, и Жириновский. Протестуя против путинских реформ, он тем самым как бы вынудил депутатов голосовать за эти реформы. Эго человек-фантом. Все имиджи в нем перемешаны. У него и в тюрьме было бы не другое лицо, а все то же. Конечно, любопытно было бы запечатлеть его за решеткой, но об этом смешно и думать. Хочешь пари? Я называю своего кандидата в главные герои эпохи перемен, а ты – своего.

– Ну, Хайди, это было бы по меньшей мере некорректно с моей стороны. Не дай бог, попадет в газеты… Хотя я уверен, что у Путина уже составлен черный список. Но я не готов сейчас предсказать, куда и как повернется процесс. Мы ведь тоже в свое время не учли перестроечного размаха, широты нового мышления… А народ верил в нас. Я тебе так скажу…

– Да, да, ты уже говорил, что начали с рубки лозы в Крыму. Как кавалеристы на учениях… И кто-то там из трепетно веривших вам повесился в подвале. Разве только один? Не может этого быть. На свадьбу выдавали по две бутылки водки и по три «Солнцедара». Последующий позор водочных талонов был разбавлен только кошмаром талонов на все остальное.

– Да, верно, – лицо экс-президента слегка окаменело, – но ведь не я один принимал решения. И потом, я тебе так скажу: Егор Лигачев дров наломал в этом деле, а все снаряды вокруг меня рвались… Послушай, ты ведь начала снимать губернаторов года три назад, если я не ошибаюсь.

– Примерно так, а что?

– Значит, уже тогда задумала галерею портретов-дубль, так? Откуда ты могла знать, что года через три-четыре полтора или два десятка губернаторов пойдут под суд. Может, они еще и не будут осуждены, но ты отчего-то уверена, что будут, и свою профессиональную карьеру на этом ожидании построила. Как ты это объяснишь?

– Интуиция, май дарлинг! Художественная интуиция. Ты мне вызвал такси? Я чертовски опаздываю. В половине восьмого у меня встреча. Вечно со мной так. Либо вперед вырываюсь и жду, пока не надоест, либо являюсь, когда меня уже не ждут.

– А что, было такое, когда уже не ждали?

– Не помню! – засмеялась она. – Кажется, еще не было… Где-то я рюкзачок свой бросила…

– Охрана подобрала. Он уже в машине. Иди, тебя встретят внизу, отвезут, куда скажешь.

– Машина с мигалкой? – радостно спросила она.

– Как положено, – серьезно ответил экс-президент. – Мы же не индейцы в перьях. Мы себе цену знаем.

– Умру без тебя! – воскликнула она уже в дверях.

– Га-а-дина… – ласково вымолвил Михаил Сергеевич. – Какая же ты замечательная гадина!..

Портрет

на фоне секрета

Великие цели ставят перед собой люди, которых природа обнесла талантом. Хайди Холлинджер не ставила таких целей. Снимала вереницы политиков и министров, в большинстве случаев зная, что коммерческого успеха ей это не принесет. Возможно, не так уж и неправ был Зюганов, когда неуклюже шутил, что для милой разведчицы Хайди Холлинджер по прозвищу Стреляющий Глаз фотография является не целью, а средством, позволяющим без особых проблем проникать в ближайшее окружение высоких официальных лиц. Она возражала, но как-то уж больно по-детски возражала: «Моя самая большая мечта, чтобы все российские политики дружили между собой так, как дружу с ними я. Но коль они не хотят этого, то пусть будут рядом хотя бы на моих фото».

Деловой романтик Владимир Рыжков называл ее Джоном Ридом в юбке. Сергей Ястржембский утверждал, что успех Хайди заключается не столько в профессиональном мастерстве, сколько в личном обаянии. То есть Джон Рид тут как бы и ни при чем. Ни при чем была и юбка, ибо она являлась такой неприметной деталью туалета Хайди, что ею можно было полностью пренебречь. С позволения самой Хайди, разумеется.

В кипучем стане КПРФ окончательно согласились с руководящим и направляющим мнением тов. Зюганова: это не Джон Рид, хотя и тоже потрясает мир, это Мата Хари. «Мата Хари – хорошо, но Стреляющий Глаз лучше», – уклончиво заметила она сама. Лужков рядом с нею чувствовал себя высоким, голубоглазым блондином, однако не сумел внушить это чувство ей. Хайди в ту пору активно интересовалась образом шефа МВД Сергея Степашина. Целыми пачками улетали в корзину его портреты, пока мучительно искала она нужные пропорции света и тени, которые выражали бы ее понимание характера и личности министра. Десятки пробных отпечатков вполне годились для репортажа, но не годились для истории. Хайди работала с объектом увлеченно и страстно, однако подлинное озарение пришло лишь с указом о назначении Степашина премьер-министром.

От постоянных и трудно переживаемых унизительных ситуаций, связанных с формированием кабинета, ходил он тогда с ярко-красными щеками, поэтому о цветном снимке Хайди пришлось забыть. В черно-белых тонах все решилось, когда премьер пригласил ее в Самару посетить вместе с ним и губернатором Титовым авиационный завод. Служба, призванная охранять технологические секреты на режимном заводе, вынуждена была по приказу начальства оберегать Хайди, чтобы не споткнулась она вдруг и не заплутала среди циклопических конструкций.

– Осторожно, Хайди, упадешь! – то и дело бросал в ее сторону встревоженный Степашин, не являвшийся, как и она, сугубым формалистом.

– Формалисты – это те, кто не владеет формой, – шутила Хайди. – А я ею владею. Еще пару кадров, Сергей, на фоне вон той космической штуковины.

Сергей Вадимович принимал позу, разглядывая «штуковину», стыковочные узлы которой еще не были запатентованы, а Хайди неистовствовала, снимая сверху, снизу, справа и слева. Разве что изнутри не снимала.

– Есть, есть!.. – восторженно восклицала она, стреляя глазом в сторону остального начальства.

– Какой шарм! – восхищенно покачивал головой губернатор Титов. – Какая сексапильность!..

Это Хайди слышала от многих. Кирсан Илюмжинов, усадив ее в «Линкольн», немедленно объяснился в нагрянувшем чувстве и поклялся сделать ее национальным достоянием Калмыкии.

– В музее меня поселить хочешь, что ли?

– Я тебе дворец построю. Укажи место. Пальмы вокруг посажу. Рядом с тобой они приживутся.

– И стали три пальмы на Бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?..»