Мадемуазель Берта и её любовник
Шрифт:
Вытирая рот, он позволил себе злорадное удовольствие сказать мимоходом:
— Я его нашел…
— Что?
— Решение…
— Вы знаете, кто напал на мадемуазель Берту?
— Нет!
— Ну и?
— Это не важно… Я хочу сказать, что это не так уж важно ни для нее, ни для меня…
Лицо Жерома вытянулось еще больше, и если бы не уважение, которое он питал к Мегрэ, то он бы рассвирепел.
— Спасибо! — тем не менее пробурчал он, уткнувшись в свою тарелку.
— За что?
— За то, что вместо того, чтобы мне помочь, вы издеваетесь надо мной.
Но напрасно он пытался растормошить своего дядю.
Мегрэ вновь напустил на себя равнодушный вид. Он заказал вторую порцию свинины, еще одну пару франкфуртских сосисок и третью кружку пива.
— Но вы считаете, что я сделал все, что должен был сделать?
— Ты сделал все, что ты считал необходимым сделать, разве не так?
— В ее комнате находится сиделка.
— Да…
— У входа стоит полицейский…
— Черт возьми!
— Что вы хотите сказать?
— Ничего…
Мегрэ оплатил счет, отказался от предложения своего племянника, который хотел пригласить его к себе домой на чашку кофе. А через полчаса он уже стоял около окна в гостинице «Конкарно».
По другую сторону улицы он видел слабо освещенную штору комнаты мадемуазель Берты. Он разглядел силуэт сиделки, которая читала, удобно расположившись в кресле. Внизу на тротуаре полицейский ходил взад и вперед по тротуару и каждые пятнадцать минут смотрел на часы.
— Пусть она отдыхает! — проворчал Мегрэ, закрывая окно.
Он сел на кровать и стал снимать ботинки. И, думая о своем племяннике, добавил:
— Пусть он делает свое дело!
Солнце заливало комнату, когда он подошел к кровати мадемуазель Берты. Было девять часов утра. Сиделка наводила в комнате порядок.
— Я пришел попрощаться с вами, — объявил он, напустив на себя нарочито невинный вид. — Теперь, когда этот проклятый Альбер потерпел поражение, я полагаю, что вы больше ничем не рискуете…
И тут же он прочитал в глазах раненой беспокойство, граничащее с ужасом. Она даже попыталась подняться, чтобы увидеть, где в этот момент находилась сиделка.
Затем она пробормотала:
— Не уезжайте… Умоляю вас!
— Вы действительно хотите, чтобы я оставался здесь?
— Да…
— А вы не боитесь, например, что я дам несколько советов моему бедному племяннику, который не знает, какого святого призвать на помощь?
Этим утром в нем слились воедино нечто суровое и нечто отеческое. Он отчетливо видел, что мадемуазель Берта колебалась, не зная, то ли улыбнуться, то ли заплакать. Она наблюдала за ним. Вчера вечером у нее поднялась температура, и она могла ошибиться.
Присутствие сиделки еще больше усложняло положение, поскольку девушка не могла говорить так, как ей хотелось бы.
— Кстати, — задал вопрос Мегрэ, — вы сегодня не получали письма?
Она отрицательно покачала головой, и он с уверенностью сказал:
— Вы его получите завтра… Да, конечно!.. С почтовым штемпелем Кале или Булони… Я даже вам скажу больше, на марке будут проколоты булавкой две маленькие дырочки…
Он улыбался. Весь освещенный солнцем, он играл, точно так же, как и вчера, с фарфоровой чашкой, в которой лежали булавки, пуговицы и марки.
Ему не требовалось дальше продолжать. Мадемуазель Берта все поняла и покраснела.
Еще раз она поискала глазами сиделку, поскольку опасалась именно ее, но по взгляду Мегрэ поняла, что та находится в кухне, откуда доносилось шипение газовой плиты.
— Вы знаете, кто живет рядом с вами? — спросил он, неожиданно перейдя от одной темы к другой. — Вы мне рассказывали о пожилой чете? Не так ли? У них есть прислуга?
— Нет… Жена сама ведет хозяйство…
— И сама ходит за покупками?
— Да… Каждое утро, около девяти или десяти часов…
Я знаю, что она ходит на рынок, расположенный на улице Лепик, поскольку несколько раз я встречала ее там…
— А муж?
— Он выходит в то же самое время и все утро роется на развалах букинистов на бульваре Рошуар…
Значит, квартира пуста, — сделал вывод Мегрэ почему-то громким голосом.
И вновь раненая не знала, то ли улыбнуться, то ли заплакать. Она непрестанно спрашивала себя, на ее ли стороне Мегрэ или против нее. Она не осмеливалась высказаться вслух.
— Представьте себе, — добродушно, но по-прежнему громко продолжал он, — что они оставили на улице полицейского. Знаете, что ему поручено?
Он делал вид, словно и не обращается к мадемуазель Берте. Он даже отвернулся от нее.
— Он должен помешать вам покинуть квартиру, если вдруг вам взбредет в голову подобное, а также помешать войти сюда вашим врагам! Я говорю войти, обратите на это внимание! Полиция на самом деле боится, что кто-нибудь придет и прикончит вас прямо в постели…
При этих словах он настежь распахнул окно, выбил трубку о каблук и стал набивать ее табаком.
Воцарилось молчание. Можно было подумать, что девушка, как и комиссар, что-то ждала. Мегрэ нервно ходил по балкону, затем перегнулся через ограду, чтобы лучше видеть улицу, и передернул плечами, как человек, теряющий терпение.
Дело дошло до того, что он процедил сквозь зубы:
— Ну и кретин!
Внезапно он застыл на одном месте, вглядываясь в улицу. Мадемуазель Берта была готова в любую минуту встать, несмотря на свою слабость. Сиделка наблюдала за ними обоими, спрашивая себя, что все это значит. Она была готова думать, что они немного сошли с ума.
— Однако на углу улицы расположено метро… — вздохнул Мегрэ. — А остановка автобуса находится в пятидесяти метрах!.. К тому же такси ездит в поисках клиентов… И что тогда?..
На этот раз мадемуазель Берта не удержалась и задала вопрос:
— Он уехал?
А он угрюмо ответил:
— Во всяком случае, он к этому стремится!.. Можно подумать, что он был привязан резинкой… Одним словом…
— Автобус?
— Метро…
И Мегрэ вернулся в комнату, прошел на кухню, чтобы взять бутылку белого вина, и вздохнул, наливая себе стакан: