Мадемуазель Шанель
Шрифт:
Квартира и в самом деле оказалась прелестной — зеркала во всю стену, черный лакированный потолок, шелковые обои, — несмотря на стойкий, все пропитавший запах какао в воздухе.
— Это опиум, — пояснила Мися. — Этот мой знакомый обожает его. Уехал только потому, что в Париже его сейчас не достать.
Впрочем, и огромная статуя Будды у входа мне тоже не очень понравилась. Я подписала договор и сунула ключи в карман, не имея ни малейшего намерения переезжать сюда. Так и сказала Мисе, а она потрепала меня по руке:
— Ну конечно, дорогуша. Но на всякий
Я сразу вспомнила слова Эмильены: «Не забывай, у нас всех должен быть выбор». И как только Бой появился снова, без предупреждения, что в последнее время вошло у него в привычку, я задала ему вопрос прямо в лоб:
— В чем дело? — Я остановилась перед ним подбоченившись, с дымящейся сигаретой, когда он с усталым видом направлялся к своему шкафу, стараясь не смотреть мне в глаза. — Это моя прическа? Неужели она тебе не нравится? Ты говорил, что короткая стрижка мне очень пойдет.
Он ничего не ответил, но я не отставала, поскольку его упорное молчание напугало меня.
— Ты что, из-за Миси дуешься? Знаю, ты не любишь ее, и ее друзей тоже, но благодаря ей у меня появились выгодные клиенты, и я не заставляю тебя с ней встречаться…
— Коко, — повернулся он ко мне, и я замерла, чувствуя, что сигарета жжет мне пальцы, — я собираюсь жениться. — Должно быть, у меня было такое лицо, словно он ударил меня по голове своей клюшкой для игры в поло. Но Бой не пытался оправдываться, просто продолжал говорить, бесстрастно, без единой эмоции. — Ее зовут Диана Листер Уиндхем, она дочь лорда Рибблсдейла. Я познакомился с ней в Аррасе, когда ездил на фронт, она работала в Красном Кресте. На войне она потеряла мужа и брата. Наши родственники одобрили наше решение.
Вот так все просто. Познакомился на фронте. Родственники одобрили. Я поднесла сигарету к губам, уронив столбик пепла себе на пижаму. Сердце разрывалось на части, но я взяла себя в руки и постаралась изобразить на губах ироническую улыбку.
— Да что ты говоришь! Интересно, неужели у всех этих аристократок сразу по три имени? Как думаешь, если я стану называться своим полным именем Габриэль Бонёр Шанель, добьюсь ли я в жизни еще большего успеха?
Он смотрел на меня с беспомощным выражением на лице, таким беспомощным, что мне захотелось броситься к нему через всю комнату и ногтями вцепиться ему в лицо.
— Она очень хорошая, Коко. Думаю… она тебе понравится.
— Не сомневаюсь. Может быть, я даже сошью ей подвенечное платье. Никогда раньше не шила подвенечных платьев. Впрочем, нет… — Я размяла окурок в дорогой пепельнице работы Рене Лалика, размышляя при этом, не лучше ли швырнуть сейчас эту пепельницу Бою в голову. — Нет, это было бы неудобно. Она наверняка захочет пригласить дизайнера-англичанина — это же долг истинной патриотки своей страны. Она у тебя патриотка? Ну да, как и ты. — Круто повернувшись, я пошла в гостиную.
Я тряслась как в лихорадке, до боли сжимая кулаки. Слышно было, что он идет следом.
— У нас с тобой все останется по-прежнему, — бормотал он. — К нам с тобой это не имеет никакого отношения.
— Хорошо, что я вовремя успела снять квартиру, как ты считаешь? — Я развернулась к нему так быстро, что от неожиданности он запнулся, остановился как вкопанный, а потом сделал шаг назад. — И я как можно скорее постараюсь съехать отсюда, — вбила я еще один гвоздь.
— Но зачем? В этом нет необходимости. Я всегда хотел эту квартиру отдать тебе.
— Ну уж нет! — Я двинулась дальше, подошла к дивану и вынула из кармана портсигар. — Я считаю, что сделать это необходимо. Даже обязательно. — Я слышала свой голос как бы со стороны, голос какой-то другой женщины — безучастной, холодной как лед, легкие которой наполнены едким дымом и которая не имеет никакого отношения к той жизни, что мы с ним строили вместе. — Теперь я ни за что не стану в ней жить.
Он тяжело вздохнул, вздох его был исполнен глубокой печали.
— Вот видишь? Этого я и боялся. Боялся, что потеряю тебя.
— Об этом надо было раньше думать, еще до того, как ты обручился со своей аристократкой с тремя именами, — резко ответила я.
Я уселась на диван, подобрала под себя ноги и набросила на них лежащую рядом шаль. Мне вдруг стало страшно холодно, казалось, я больше никогда не смогу согреться.
Он вернулся в спальню. Через несколько минут снова появился с кожаным чемоданом, в накинутом на плечи пальто. Я и бровью не повела, когда он повернулся к двери, собираясь уйти, и, быть может, навсегда. И тут он остановился.
— Прости, я не хотел сделать тебе больно, — сказал он.
Я все так же сидела, свернувшись клубочком, на диване и молчала. Он открыл дверь и вышел.
Чтобы встать, мне понадобились все мои силы. Босиком, едва волоча онемевшие ноги, я проковыляла в спальню и распахнула дверцы его шкафа. Смотрела на вешалки с брюками, рубашками, свитерами, которые он оставил, словно отправился в очередную командировку, и мне захотелось взять в руки ножницы и безжалостно искромсать все его вещи. Когда он в конце концов вернется — поскольку он должен был вернуться, хотя я не знала, когда именно, — то увидит, насколько я презираю его, если от всей его одежды оставила одни только клочья.
Но вместо этого я достала его светло-бежевый пуловер, почти невидный под остальными, тот самый, который примеряла, когда Бой привез его из Англии, и его мягкая ткань подсказала мне много новых возможностей. Трясущимися руками я осторожно поднесла пуловер к лицу. От него исходил едва уловимый запах Боя, запах его пота, оставшийся после игры в поло, а также запах лимонной жидкости после бритья.
Но больше всего от пуловера пахло мной.
Прижав пуловер к себе, как ребенка, я кое-как добралась до кровати, легла и закрыла глаза. В последний раз поплачу о нем, сказала я себе. В последний раз. Ни один мужчина больше никогда не застанет меня врасплох, не приведет в замешательство, не вызовет такой отчаянной растерянности. Никогда. Никогда, клянусь, никогда, пока я жива.