Мага уводит стаю
Шрифт:
Он решился ввести еще одно новшество: перестал запирать чулан, где жил его лесной пленник. Конечно, дверь из сеней вниз, в холодную прихожую, закрывалась изнутри на толстый крюк, да и наружная дверь тоже теперь запиралась на задвижку. Но волчонок мог уже выходить из чулана. Даже путь в комнату, где жил человек, теперь был для него открыт. И Чернец тотчас воспользовался предоставленной свободой.
В первую же ночь он выбрался в сени и до самого утра изучал помещение: обнюхивал углы, щели, доски, несколько раз, мягко поднимаясь на задних ногах и упираясь передними в дверь, пробовал открыть ее, подавленный возвращался в чулан, снова приходил в сени и снова псе обнюхивал, разглядывал, вслушивался.
Очень долго и тщательно он нюхал дверь в комнату человека. Стоял, застыв как изваяние, у самой двери, боясь шелохнуться, чтобы не прозевать, не пропустить малейший шорох, скрип, шуршание. Он словно прощупывал ночную сонную тишину жилого помещения, словно заново знакомился с его запахами — сильным запахом человека, его одежды, источающей горький дух горелого пороха, который всегда пугал Чернеца.
На рассвете человек поднялся, чтобы проведать зверя. Услышав за дверью его шаги, волчонок молнией метнулся в чулан, лег на войлочную подстилку. Ученый вошел, внимательно посмотрел на щенка и по некоторым мелочам догадался о том, что произошло. Ему показалось, что Чернец тоже понял, что человек догадался о его действиях. Волчонок встал, потоптался, снова лег.
— Ладно, спи, нечего тревожиться, — сказал зоолог и снова ушел к себе.
Чернец лежал, втягивая чуткими ноздрями запахи, принесенные человеком. Они волновали зверя, возбуждали, усиливали и без того не покидающую его тревогу.
Мелькали короткие зимние дни, медленно тянулись длинные ночи — тоскливые дни и ночи неволи.
Внешне приняв сытую и спокойную жизнь в доме человека, волчонок не переставал думать о свободной жизни в лесу, в своей стае. И словно откликнувшись на его страстный немой зов, стая вернулась в родные места и старый вожак в одну из мартовских, довольно еще темных ночей привел ее к базе ученых.
Не по-мартовски безудержно выла, высвистывая, вытягивая жалобную мелодию, вьюга. Она то плакала в трубе, словно обожженная печным огнем, то скулила за окном, словно обиженная, что не пускают в избу.
Зоолог сидел у открытой печной топки, слушал завывание ветра и думал. Волчонок, видимо, спал: выходя в сени, человек видел через отворенную дверь чулана, что он лежал на своей подстилке, свернувшись клубком. Несколько раз за последние дни волчонок пытался войти в жилую комнату, подходил к чуть приоткрытой двери, подолгу простаивал у входа, внюхиваясь в запахи, но так ни разу и не вошел — все возвращался к себе в чулан. Почему? Что же ему мешало? Ведь он уже привык к новой жизни. Во взгляде его исчезли страх и тревога. И все-таки он не был похож на тех волков, с которыми ученому приходилось встречаться, о сравнении волчонка с собаками и вообще речи быть не могло.
Неторопливые размышления зоолога прервал волчий вой. Среди завываний вьюги он отчетливо различил голос волка. К нему сразу же присоединились другие голоса — из-за вьюги трудно было точно определить, сколько их было.
Зоолог предвидел, что это произойдет: рано или поздно волки придут к его дому, как приходили в зимнюю пору и раньше. Более того, он предчувствовал, что придет именно стая пойманного в капкан волчонка во главе со старым умным вожаком, известная ему с давних пор, и их вой прозвучит призывом для его приемыша.
Волки выли звучно, протяжно, голоса их приближались к избе. Собаки во дворе захлебывались злобным и суетливым лаем. Им было страшно.
Человек тоже забеспокоился — собакам грозила опасность. Они были привязаны у своих будок, сплошного забора вокруг избы не было, и волки могли этим воспользоваться.
Ученый надел полушубок, шапку и валенки, взял ружье и вышел из избы, надежно закрыв за собой дверь сеней и наружную. Он видел, как волчонок нервно бродил по своему чулану, взволнованный воем стаи.
Вьюга швыряла в лицо колючий снег, завывала, соревнуясь с волками, и прикрывала их метельной завесой. Невидимая стая выла где-то совсем рядом.
Это чувствовал и волчонок. После ухода человека он разволновался еще больше: заметался по чулану, несколько раз выходил в сени, снова возвращался в чулан. Он узнал голос отца-волка. Мощный, призывный, неповторимый. Он давно тосковал по этому голосу, по голосам родной стаи. Он ждал этих голосов как спасения, как избавления от плена, хотя понимал, что стая помочь ему не может. Но теперь наконец она рядом, и он сам должен пробиваться к ней.
Да, это была семья старого Воя. Чернец не знал, да н где ему было знать, что родная стая уходила очень далеко, что долго, больше двух месяцев, охотилась она в дальних глухих лесах. Там же во второй половине февраля матерые уходили от молодых волков на полторы недели. Это был период гона, краткой волчьей любви. Семья жила неподалеку, однако к отцу и матери никто из молодых не приближался. Сразу после воссоединения стаи, уже в марте, вожак повел ее в родные угодья. Матерым надо было устраивать логово, да и всех остальных с приближением весны потянуло в родные места с неодолимой силой.
Слушая знакомые голоса стаи, волчонок метался. Он несколько раз ударил лапами в дверь, ведущую к выходу, но она даже не приоткрылась. Прыгнул и навалился на нее всей тяжестью тела — результат тот же. Заметив, что дверь в жилую комнату затворена неплотно, он поддел ее лапой и распахнул. Не раздумывая, вошел. Теперь его ничто не могло остановить! Ведь за окном призывно раздавались голоса отца и матери, сестер и братьев… Волчонок кружил по комнате человека. Его уже не пугали, не отвлекали всевозможные вещи, сильно пахнущие человеком. Он был сосредоточен на одном: вернуться в стаю! Кроме ее тягучего воя для него сейчас не существовало ничего.
Вот снова густым низким голосом завыл старый вожак. Снова семья подхватила этот вой, вторя отцу-волку, дружно и громко.
Словно последний, главный сигнал был подан Чернецу. Глаза его вспыхнули отчаянной решимостью. Он поднял голову к потолку и взвыл, коротко и звонко, откликаясь на зов семьи. Разбежавшись, быстро опустил голову и зажмурил глаза. Волчонок бросился в окно, туда, где за прозрачным стеклом, на воле, ждала его родная стая.
Тяжелый Чернец легко пробил двойные стекла и с высоты второго этажа кубарем свалился в сугроб. Размашистыми сильными прыжками он пустился догонять стаю.