Маги
Шрифт:
– Добро пожаловать, дорогие друзья, в мою скромную хижину! – сказал он, сердечно обнимая прибывших.
– Шутник! – со смехом ответил Супрамати. – Волшебный дворец он называет скромной хижиной!
– Если он нравится вам, то отдыхайте в нем сколько вам будет угодно или, верней, сколько позволит вам ваш строгий учитель, Эбрамар, – ответил Нарайяна, вводя во дворец своих друзей.
Они прошли целый ряд залов чудной архитектуры, убранных с царской роскошью. Было очевидно, что Нарайяна во все времена любил это убежище, так как наряду с роскошными произведениями восточного происхождения встречались европейские современные скульптурные работы и картины мастеров,
Нарайяна остановился в большой зале, убранной по-восточному низенькими диванами.
– Будьте здесь, друзья мои, как у себя дома. Рядом – ванная, и советую вам освежиться. Затем мы позавтракаем, отдохнем, а когда жара спадет, я покажу вам свое отшельническое жилище.
Сделав приветственный знак рукой, Нарайяна исчез. Супрамати и его сотоварищ прошли в смежную комнату, которая оказалась громадной залой с бассейном посредине. Бассейн этот был настолько обширен, что в нем могли свободно плавать два человека. Тут ждали два служителя, которые раздели их, а после ванны облачили в широкие и легкие белые туники, а затем провели их в комнату, выходившую в сад. Там у роскошно сервированного стола ждал их Нарайяна.
– Садитесь, друзья. Так как вы еще настоящие люди, то подкрепитесь, – сказал странный хозяин, садясь за стол и указывая гостям на стулья.
Меню состояло из великолепно приготовленных овощей, различного печенья, всевозможных фруктов, вина, молока и меда.
Дахир и Супрамати были голодны и отдали должную честь завтраку. Что же касается Нарайяны, то он ограничился маленьким стаканом молока и небольшим хлебцем величиною с яйцо.
Наблюдавший за ним Супрамати спросил с улыбкой:
– Что, ты сделался вегетарианцем или особые условия твоего существования налагают на тебя такой строгий режим?
– Да, время хороших обедов и сытных ужинов прошло для меня с тех пор, как я добровольно лишил себя материальной жизни, – с гримасой ответил Нарайяна. – Впрочем, я не могу жаловаться: я не голоден и поглощаю только вещества, необходимые для обновления жизненного флюида, который циркулирует в моих жилах. Эликсир жизни – субстанция материальная, а не духовная, а потому для своего равновесия она требует своего рода топлива в организме.
– Я все больше и больше понимаю, какое обширное поле для работы представляет изучение первоначальной материи. Один уже ты, Нарайяна, в своем настоящем состоянии, представляешь трудно разрешимую загадку. Если бы мы рассказали кому-нибудь из наших современников твою или нашу историю, нас сочли бы трижды сумасшедшими, – заметил Супрамати. Нарайяна весело рассмеялся.
– Еще бы! Эти жалкие насекомые блуждают на земле каких-нибудь лет шестьдесят, а тщеславием запаслись вековым. Как только они наталкиваются на какой-нибудь неизвестный им и потому кажущийся новым закон или явление, они тотчас же кричат: «Это чудо!» «Это невозможно!», «Это несогласно с законами природы!», «Это против здравого смысла!». Луч света, неожиданно блеснувший, ослепляет ученого-автомата. Он боится этого нового явления, которое ниспровергает все его предвзятые идеи; он защищается, прячется за старые тексты, закрывает глаза перед очевидностью и предпочитает лучше изобретать самые невероятные предположения и гипотезы, чем допустить простую и понятную истину, но которая находится в противоречии с его узкими идеями. Нет! Не таким людям могли бы мы рассказать нашу подлинную историю! Даже великие открытия чуть не гибли подчас из-за слепоты толпы и тупого упрямства патентованных ученых.
– Ты прав! Как это ни странно, но все великие
– Именно, и они поступали мудро. Что же касается жрецов современных религий, то они утеряли ключ от тайн и основывают свой авторитет на слепой вере. Они слепы сами и кричат о «дьяволе» и «ереси» всякий раз, когда наука и человечество делают шаг вперед, – насмешливо сказал Нарайяна.
Затем он продолжал, внезапно одушевившись:
– Но для того, кто бросил взгляд за покрывало Изиды, невозможного не существует. Все, что только может предположить человеческий ум, – все это явления возможные и осуществимые для того, кто знает и умеет привести в действие законы, управляющие ими. Христос провозгласил великую истину, указав, что вера может двигать горы.
Супрамати, задумчиво наблюдавший за подвижным и выразительным лицом своего странного собеседника, неожиданно спросил:
– Скажи, Нарайяна, каким образом ты, со твоим умом и знанием великих тайн, так мало заботился о своем нравственном совершенствовании и сам осудил теперь себя на неподвижное состояние?
Лицо Нарайяны сразу омрачилось; со звонким, пронзительным смехом вскричал он:
– Уверен ли ты, что двигаться вперед такое уж большое счастье? Сомневаюсь. Я, видишь ли, слишком долго жил и от скуки много изучал и не столько для нравственного усовершенствования, сколько для того, чтобы научиться практически применять воспринятые законы. У меня бывали мрачные часы, во время которых я готов был сделать визит в недоступную твердыню самого неба, чтобы узнать, наконец, найдет ли хоть там себе покой несчастный, измученный и истерзанный огонек, который мы называем душой, и который создала самодержавная воля, не спрашивая его, желает ли он жить? Что делается за той огненной стеной, где царит полная победа над порабощенной материей, где все исполнено всякого совершенства, где кипит неисповедимая творческая сила, которая скрывает Того, Кто должен быть нашим владыкой? Кого мы называем Богом и Кто управляет нашими судьбами и нашими страданиями…
Взгляд Нарайяны пылал, а кулаки его яростно сжимались, когда он продолжил после короткого молчания:
– Да! Не раз у меня, объятого полным отчаянием, сомнением и ужасом этого круговорота восхождений и нисхождений, появлялось жгучее желание броситься на эту сияющую твердыню, силой ворваться туда и посмотреть, что там делается. Ни малейшего шума не доносится оттуда, не проявляется никакой видимой деятельности, и семь гениев, стоящих на страже вокруг этого таинственного центра вселенной, – немы.
Ты удивляешься, Супрамати, что я хочу остановиться на одном месте? Не думаешь ли ты, что восхождение – такое уж великое блаженство? Правда, хаос и буря борьбы и страданий, в которых бьется вначале разумная искра, стихают; но чем выше ты поднимаешься, тем более ширится вокруг тебя ужас, навевающий молчание. Учителя перестают направлять тебя, и ты вынужден руководиться добытым знанием. Необходимость толкает тебя вперед, а неумолимый закон притяжения влечет к тому таинственному центру, откуда ты вышел и куда должен погрузиться. С какой целью, какая участь и будущее тебя ждут, – этого никто не знает. И таким образом, болтаясь между невежеством протоплазмы и молчанием архангела, совершаем мы это славное восхождение, которого ты так жаждешь и которое пугает меня…