Магический круг
Шрифт:
Перед тем как забраться под одеяло, я нашарила в сумке бутылку минералки, чтобы почистить зубы, и заметила на дне Библию, лежавшую там со времени моего пребывания в Солнечной долине. Ее вид напомнил мне об одном давнем разговоре с Сэмом, когда мы с ним однажды разглядывали звездное небо перед моим отъездом в школу. Я тогда и подумать не могла, что не увижу Сэма много лет, но моя следующая встреча с Сэмом состоялась лишь в прошлые выходные в предутреннем лесном мраке горного курорта Айдахо.
Я вытащила Библию из сумки, пристроила ее на щербатом краю фарфоровой
— Ты помнишь историю Иова? — спросил он меня, когда мы стояли тогда рядом, глядя в ночное небо.
Странный вопрос для того, кто не привык читать Библию. Я могла лишь вспомнить, что Яхве уготовил несчастному Иову весьма жестокий удел, предоставив сатане карт-бланш и позволив как ему заблагорассудится испытывать этого «божьего слугу». В общем, получилась какая-то ужасно жестокая история. Так я и сказала Сэму.
— И все-таки, — сказал Сэм, — существенно и важно, что, несмотря на перенесенные им страдания, Иов в конечном счете имел лишь одну настоящую конфронтацию с Господом. Он задал тот знаменитый вопрос: «Но где премудрость обретается? и где место разума?» А ты помнишь, что Господь ответил на простой вопрос Иова о разумении?
Поскольку я отрицательно покачала головой, Сэм взял меня за руку и обвел другой рукой все ночное небо — мерцающий звездный ковер, что оставался таким далеким и неизменным миллиарды лет.
— Так онответил Иову, — сообщил мне Сэм. — Бог отвечал Иову из бури и последовательно перечислил все, что Он совершил. Он напомнил обо всех творениях, начиная от вод и льдов и кончая лошадьми и страусиными яйцами, не говоря уже о самой вселенной. Иову не удалось вставить даже слова в тот напыщенный монолог, хотя вряд ли ему тогда этого хотелось, учитывая все, что он прошел. Поведение Господа в данном случае кажется непостижимым, и философы раздумывают над ним уже тысячи лет. Но по-моему, я нашел один ключевой момент.
Сэм отвел взгляд от звездного неба и, глядя на меня ясными серыми глазами, процитировал:
— «Где ты был, когда Я полагал основания земли?.. Кто положил меру ей… или кто протягивал по ней вервь?.. Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли установить господство его на земле?» [66]
Не дождавшись от меня комментариев, он сказал:
— Весьма своеобразный ответ на весьма своеобразный вопрос, разве ты не согласна?
— Но ведь ты говорил, что Иов спрашивал, где обрести премудрость, — заметила я. — Как же представления о создании вселенной могут ответить на это?
66
Иов, 38, 4-33.
— Вот это-то и озадачивало мудрейших философов во все времена: на что именно указывал Бог? — с улыбкой согласился Сэм. — Но как говорит мой любимый лирический философ: «В итоге философы всегда выходят из той же двери, в которую вошли». С другой стороны, я полагаю, что умеющие читать дорожные карты смогут найти некое объяснение в божественном ответе. Подумай сама, Господь явно намекает на то, что координаты, запечатленные на небесах, суть проводники для мудрости здесь, на земле: «что вверху, то и внизу», понимаешь?
Возможно, тогда я не вполне поняла его слова, но сейчас, по-моему, до меня дошло. Если изначально местоположение связанных друг с другом святынь было отображением самих созвездий, то можно даже представить, что по прошествии времени небесная карта постепенно воплощаласьв карту земли — и, следовательно, в свою очередь можно связать земную географию с теми исходными значениями небесных созвездий: с тотемами и алтарями богов.
Я поняла еще кое-что, хотя теперь у меня оставалось лишь три часа на сон до начала изучения того, как все это связано с Советским Союзом, ядерной энергией и Центральной Азией. Впервые мне действительно удалось нащупать основу и уток, сплетающиеся в узор.
Вольфганг своевременно позвонил мне в номер, предложив за завтраком побеседовать с глазу на глаз перед нашей встречей с советскими ядерщиками. Он сидел в одиночестве у стены за одним из длинных столов того зала, где всего несколько часов назад мы разговаривали с Волгой.
Я прошла мимо русских командировочных в мешковатых черных костюмах, тоскливо поедающих горячую вязкую овсянку и в молчании пьющих черный кофе. Заметив мое приближение, Вольфганг отложил салфетку и встал, чтобы посадить меня на соседний стул, потом любезно налил мне растворимого кофе. Однако заговорил он со мной на редкость сухим и холодным тоном.
— На мой взгляд, ты не вполне осознаешь, в каком положении мы находимся здесь, в России, — начал он. — Сюда редко приглашают западных специалистов для открытого обсуждения, посвященного такой острой теме, и я предупреждал тебя, что за нами будут следить. О чем, черт возьми, ты думала, решив провести в отеле, прямо в этом зале, тайное ночное совещание? С кем ты встречалась?
— Для меня его появление тоже было неожиданным. Я уже приготовилась ко сну, — заверила я Вольфганга. — Это был секретарь моего дядюшки, Волга. Лаф встревожился, когда я не дала о себе знать в Вене. Мне следовало хотя бы позвонить ему.
— Его секретарь? — недоверчиво спросил Вольфганг. — Но мне сообщили, что вы провели вместе несколько часов — чуть ли не до рассвета! О чем он мог говорить так долго?
Я сомневалась, что мне стоит особенно распространяться о нашем ночном разговоре, и вообще меня обидел его тон. Мало того, что я целую неделю не высыпалась, а вчера вообще улеглась спать голодной, так мне еще за завтраком устраивают допрос в духе испанской инквизиции! Поэтому, когда угрюмая женщина с усиками добрела до нашего стола с хлебной корзинкой и миской каши, я зачерпнула себе немного горячей овсянки, сунула в рот кусок подсохшего хлеба и ничего не ответила. Правда, согревшись за этой трапезой, я слегка оттаяла.