Магия книги
Шрифт:
Что же, сражение состоялось, основополагающие истины психоанализа утвердились. Их еще пытаются атаковать, но сокрушить их не удастся.
По-иному обстоит дело с психоанализом в качестве фундамента нового, расширенного и углубленного мировоззрения. То, что психология бессознательного будет играть данную роль, по-видимому, неизбежно. И как раз в этом пункте многие ученики Фрейда разошлись со своим учителем. Сам Фрейд остается сугубым медиком и физиком, он изучает механизмы действия психики, не пытаясь создавать на их основе какое-то мировоззрение, более того, крайне осторожно избегая любых притязаний на метафизические заключения.
Некоторые ученики Фрейда, работая в различных направлениях и подходя к делу иногда совершенно по-дилетантски, попытались
Недопустимо, однако, было бы принимать иные положения фрейдовской психологии, миролюбивые, и те, которые что-то смягчают, и в то же время ополчаться на подлинного создателя этой науки. Им был и остается Зигмунд Фрейд, и его можно критиковать или поправлять в частностях, но его великая заслуга (наряду с достижениями Бройера, который странным образом остается в тени) теперь получила окончательное признание.
1919
С тех пор как «психоанализ» Фрейда вызвал сочувственный отклик за пределами маленького кружка невропатологов, с тех пор как ученик Фрейда Юнг разработал и частично опубликовал свои заключения о психологии бессознательного и свое учение о типах, с тех пор, наконец, как психологи принялись анализировать народные легенды и мифы, сказания и художественную литературу, существует тесное и плодотворное взаимодействие между искусством и психоанализом. Независимо от того, были мы или не были согласны с учением Фрейда в некоторых частных вопросах, его бесспорные открытия совершились и оказывали свое влияние.
Можно было предположить, что люди искусства особенно доброжелательно встретят этот новый и в целом ряде отношений плодотворный взгляд на вещи. Очень многие заинтересовались психоанализом, вероятно, потому, что сами страдали неврозами. Но и вообще люди искусства были более склонны и более готовы увлечься новой, имеющей совершенно новые основания психологией, чем представители официальной науки. Ведь всегда легче вызвать симпатию художника к радикальным воззрениям гения, нежели расположить к ним профессора. Поэтому идеи Фрейда молодые художники сегодня более горячо обсуждают и больше признают, чем медики и психологи.
Художник, если он не счел учение Фрейда всего лишь свежей темой для обсуждений в кафе, старался извлечь из новой психологии некие уроки, в том числе и важные для своего творчества; вернее, он поставил перед собой вопрос: в какой мере эти новые воззрения могут быть полезны художественному творчеству.
Помнится, один знакомый порекомендовал мне два романа Леонгарда Франка, высоко оценив не только художественные их достоинства, но и назвав «своего рода введением в психоанализ». За прошедшие с тех пор два года я прочитал немало литературных произведений, в которых явственно различал признаки хорошего знакомства их авторов с фрейдовской психологией. Вместе с тем в некоторых сочинениях Фрейда, Юнга, Штекеля и других мне, прежде никогда не интересовавшемуся новейшей психологической наукой, открылось нечто новое и важное; я читал их с живейшим вниманием и, в целом, пришел к тому, что понимание этими учеными психических процессов человека подтверждает почти все мои догадки — те, что я почерпнул у других писателей, и те, что были основаны на моих собственных наблюдениях. Эти ученые высказали и придали законченную форму тому, что было отчасти и моим знанием, хотя и неосознанным, существовавшим в виде предчувствий и мимолетных мыслей.
Плодотворность применения новой теории к произведениям литературы, так же как к случаям из повседневной жизни, не вызывала ни малейших сомнений. У нас появился еще один ключ — не всемогущий волшебный ключик, но безусловно ценный новый подход, превосходный инструмент, как вскоре подтвердилось, вполне приемлемый и надежный. Я не имею в виду те опыты в области литературоведения, что превращают биографию поэта или писателя в изложенную со всеми подробностями историю болезни. Но чрезвычайно ценно то, что удалось подтвердить или, в других случаях, поправить заключения или тонкие догадки в области психологии, принадлежащие Ницше. Началось познание бессознательного, наблюдение за его процессами, механизмы психики были раскрыты как вытеснение, сублимация, регрессия и т. д., таким образом, схема процессов обрела ясность и убедительность.
Всем в какой-то мере кажется, что заниматься психологией просто, теперь же дело еще больше упростилось, однако польза от этих занятий для художественного творчества остается весьма сомнительной. Хорошего знания истории далеко не достаточно для создания художественных произведений на исторические темы, знания ботаники или геологии — для литературных описаний природы, — равным образом и превосходная научная психология не стала полезной для создания художественного образа человека. Мы же видели, что сами психоаналитики сплошь и рядом черпали свои примеры и доказательства из художественной литературы прежних, до-аналитических времен. Следовательно, писатели всегда знали то, что выявил, изучил и научно сформулировал психоанализ, более того, оказалось, что писателю свойственно мышление особого рода, которое, по сути, абсолютно противоположно психоаналитическому. Писатель был сновидцем, психоаналитик — истолкователем его снов. Так имел ли писатель, при всех симпатиях к новой науке о человеческой душе, какую-то иную возможность, кроме возможности по-прежнему видеть сны и следовать зову своего бессознательного?
Да, другого выбора у него не было. Никакая новая психология не помогла стать знатоком человеческой души тому, кто не был писателем, кто не чувствовал внутреннего строя души и не ощущал биения ее пульса. Он мог лишь применить новую схему, и этим, пожалуй, даже удивить нас, но не мог значительно приумножить свои силы. Художественное познание жизни души осталось задачей интуитивного, а не аналитического таланта.
Все же вопрос этим еще не исчерпан. Ибо метод психоанализа может оказать художнику немаловажные услуги. Художник совершает серьезную ошибку, включая психоанализ в число своих художественных приемов, и он совершенно правильно поступает, если серьезно относится к психоанализу и учитывает его. Мне видятся три существенных для художника момента, подтверждение которых может дать психоанализ.
Прежде всего психоанализ подтверждает ценность фантазии, вымысла. Подвергнув психоанализу самого себя, художник непременно заметит, что среди недостатков, которыми он страдает, есть такие, как скепсис по отношению к своей профессии и сомнение в фантазии, внутренний, но словно бы чей-то чужой, голос, внушающий уважение к буржуазным взглядам и воспитанию, а все труды художника сводящий «просто» к милым фантазиям. Психоанализ настойчиво учит каждого художника, что наиболее ценны как раз те вещи, которые он порой считал «просто» фантазиями, и внятно напоминает ему о существовании важнейших потребностей души, а также об относительности любого мерила и любых ценностей, основанных на авторитете. Психоанализ утверждает правоту художника перед самим собой. Вместе с тем он дает ему возможность чисто интеллектуальных занятий — аналитической психологией.
Эту пользу сумеет извлечь даже тот, кто занимается психоанализом как чем-то внешним по отношению к себе. Другие достоинства этого метода человек может использовать, только если для него, основательно и серьезно исследовавшего свой внутренний мир, психоанализ не связан лишь с интеллектом, но становится переживанием души. Если же, узнав что-то о своем «комплексе» и получив некоторые, уместившиеся в словесной форме сведения о своей внутренней жизни, человек тем и ограничивается, он упускает как раз самое ценное.