Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб
Шрифт:
Пропустив Тамару Генриховну вперед, я резко затерялась в толпе. И стала пробираться в противоположную сторону. К двери за кулисы. На мое счастье, никто моему проникновению не препятствовал.
Споткнувшись в полумраке о чью-то сумку, валяющуюся у двери, я пошла к дальней полоске света. Выглянула в коридор и услышала где-то совсем близко голоса. Завернув за угол, увидела гудящую толпу конкурсантов. Миловидная японка сидела по-турецки на широком подоконнике и экзальтированно вела беседу сразу с двумя облепившими ее парнями. Она что-то громко говорила по-английски и сопровождала свои слова изысканными жестами тонких пальцев. Кто-то отрешенно сидел
Я искала Туманского, но нигде не могла найти. На Эдика я просто напоролась, потому что шарила глазами выше его лица.
– Поздравляю! – чуть растерявшись от неожиданности, сказала я. – Ты замечательно играл! Я и не знала, какой ты мастер!
– Да ладно. Не так уж и замечательно, – покривился Эдик.
– Ну не знаю. Я, конечно, не специалист, но мне показалось, что здорово. А чего ты ждешь?
– Решения жюри, – недовольно ответил он.
– Но ты же во второй тур обязательно пройдешь! – удивилась я.
– А вдруг нет? – со странной надеждой в голосе сказал он.
– А ты что, не хочешь? – не поняла я.
– Да какая разница, чего я хочу, – раздраженно отмахнулся Эдик.
– Как это, какая разница… – повторила я.
– Да так это… – по-детсадовски передразнил Эдик.
– Ну не знаю, – пожала я плечами. Работать личным психологом Эдика у меня желания не было. – Туманского не видел?
– Там, вроде… – безразлично ответил Эдик, неопределенно махнув рукой. А я-то боялась, что он сейчас все про меня поймет. Эгоцентризм бывает иногда очень полезен.
Я увидела его через стеклянную стену, отделявшую концертный зал от улицы. Он стоял у выхода, окруженный кольцом людей. Конечно, глупо было бы думать, что я найду его в гордом одиночестве. Естественно, что к одному из возможных победителей конкурса интерес повышенный. Я могла предположить, что после его выступления вокруг него будет обилие восторженных поклонников, но тут ситуация была гораздо сложнее и для меня безнадежнее.
Он разговаривал с серьезными и важными людьми. Абсолютно седой человек с палкой стоял ко мне спиной, а его пожилая миниатюрная спутница кивала головой на каждое слово. Мне был виден вполоборота еще один солидный господин с орлиным носом, благосклонно улыбающийся фарфоровой улыбкой. Кажется, этого, с орлиным носом, показывала мне Тамара Генриховна и что-то говорила, не открывая рта, а поэтому я не очень хорошо ее поняла.
Мне оставалось только ждать. Но интуиция подсказывала, что ждать нечего. Они от него не отстанут. Потому что он им нужен. А они нужны ему.
И вообще, что меня с ним связывает? Он неожиданно перестал быть для меня тем человеком, с которым я была знакома. Потому что оказался слишком хорошим музыкантом. Какое ему теперь до меня дело? Уверенная в том, что дела ему до меня нет, я прилипла к стеклу ладонями и лбом. И стала грустно глядеть на улицу. Уже стемнело. Горели круглые матовые фонари. От концертного зала имени Стравинского широкими ступенями спускалась лестница с вереницей белых колонн.
Лоб стало холодить. Я отодвинулась на шаг и перестала видеть то, что происходило по ту сторону стекла. Теперь в нем отражалась только толпа, что была у меня за спиной.
Сейчас появится Тамара Генриховна и наверняка выразит свое недовольство по поводу моего внезапного исчезновения, а заодно и успешного выступления Туманского. А в голове моей все еще звучала музыка. Одна
Вывел меня из глубокой задумчивости стук в стекло прямо перед моим носом. Но кроме своего отражения я ничего не видела. Приложив руку козырьком ко лбу и прижавшись к стеклу, я оказалась лицом к лицу с Туманским.
Он кивнул головой в сторону двери.
Я быстро оглянулась, не видит ли Эдик? Не нашла его и бросилась к выходу.
– Ну что, Серафим? Интервью ни у кого брать не собираешься? – спросил он и убрал мне волосы со лба обыденным, братским жестом.
– Если только у тебя, – пролепетала я, перестраивая систему своего организма на экстремальные условия существования в условиях безвоздушного пространства.
– Я не дам, – мягко ответил он. – После первого тура тебе никто не даст. Так что я даже не буду спрашивать, свободна ты или нет. Там вон люди стоят, меня ждут. – Он повернулся вполоборота. – Поехали со мной?
– Куда?
– Куда – я сам пока не знаю. Но важно не куда, а с кем. Ведь так?
– Поехали, – решительно сказала я, мгновенно отогнав все сомнения по поводу Тамары Генриховны.
– Авантюристка, – невольно рассмеялся он и покачал головой. – Ну пойдем.
Вариации на тему рококо
На берегу вечернего Женевского озера призывно горели огнями маленькие ресторанчики. В одном из них мы просидели часов до одиннадцати в обществе исключительно важных персон. Из-за Туманского вся компания говорила по-английски. И я со своим французским, соответственно, помалкивала. Ко мне не обращались, и меня это устраивало. Я наслаждалась моментом и вкушала свежайшую форель, выловленную в Женевском озере. В результате исключительно интеллектуальной беседы по поводу классической музыки и современных исполнителей Туманский на моих глазах получил официальное приглашение на концертный тур по Швейцарии той же осенью. При этом окончательный результат конкурса значения не имел. Я еще раз убедилась в особой силе его гороскопа. Он же воспринял это как должное.
Все эти два часа мне казалось, что я смотрю какое-то кино. Это не могло быть моей жизнью. А самое смешное – если бы я не удрала от Тамары Генриховны, моей жизнью это бы и не стало.
Лозанна – город маленький. Распрощавшись, мы не спеша поднимались по узенькой улочке в гору. Как только мы остались одни, Туманский нетерпеливо вытянул черную концертную рубашку из-за ремня, вздохнул со стоном, расстегнул ее чуть ли не до пупа и закатал рукава.
Как я его понимала! Вечер был очень душный. Я цокала каблучками по мощеной камнем мостовой. Мое черное глухое платье стесняло меня неимоверно. Но в отличие от рубашки к погодным условиям оно не адаптировалось. Молнию на спине я трогать не собиралась. Туманский тащил виолончель. Он ничего не говорил. Но я-то понимала, что движемся мы в совершенно неизвестном мне направлении.
– А сколько сейчас времени? – робко спросила я.
Он полез в карман, отлавливая часами свет фонаря.
– Половина двенадцатого. Устала?
– Да нет, понимаешь… – я мучилась из-за Тамары Генриховны.
– Я оставлю челу и провожу тебя, – перебил он меня, по-своему истолковав мои мучения.
– Что оставишь?
– Виолон-челу, – объяснил он.
– А ты, значит, чело-век? – улыбнулась я.
– Молодец, ангел мой, соображаешь. – Он остановился перед узким двухэтажным домом со старинной дверью и кольцом на ней. И посмотрел на меня как-то так, что щекам моим стало горячо.