Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб
Шрифт:
Классическая музыка, как проинструктировала меня за пару дней до вылета Тамара Генриховна, требует классического гардероба. Публика на конкурсе – вся в черном. Я попыталась было найти что-нибудь подходящее в магазинах, но попытка провалилась. Все то черное, что мне удалось найти, безбожно отдавало борделем – корсеты, бретельки и кружева. Мне же нужно было вечное «маленькое черное платье», строгое и обворожительное.
И теперь я вешала его в шкаф рядом с пафосными нарядами Тамары Генриховны. Маленькое черное платье я пошила за один день по гениальной выкройке из журнала «Бурда». Пришлось вспомнить позабытые навыки кройки и шитья. Короткий рукав. Юбка до колена. Молния на спине. Глухой ворот. Рельефные швы и полная пригонка по фигуре. Что-то в стиле Коко Шанель. Вещь получилась удачной. И я возлагала на нее большие надежды, потому что сама себе в ней нравилась.
А вокруг была Швейцария. Чудный маленький городок Лозанна на берегу Женевского озера. Если бы я была одна, то тут же побежала бы гулять по городу. Помимо всего прочего здесь была одна очень важная достопримечательность – на каждом углу я могла повстречаться с Туманским. Потому что он тоже в Лозанне. И тоже не может сегодня играть, потому что у виолончели акклиматизация.
Но Тамара Генриховна давать мне свободу не собиралась. В тот же день мне пришлось провести театрализованную процедуру по выведению из игры Туманского. Я резвилась от души, твердо решив не пользоваться ни одним из известных мне приемов магии. Как режиссер я выдумала целую мизансцену. После практики в собственном салоне «Ангел&Рая» ничего не значащие действия перестали меня смущать и вызывать угрызения совести. Туманскому вредить я не собиралась. Во всяком случае таким образом…
Тамара Генриховна подвоха не заметила. Как всегда завороженно, она наблюдала за моими действиями и вкладывалась в сопереживание очень эмоционально.
– Чтоб ему лопнуть! Виртуоз гребаный! – неожиданно выдала она. От такой утонченной женщины я этого не ожидала. И закончила сеанс несколько обескураженной. Но виду, конечно, не подала.
Я не видела его до самого первого тура. Тамара Генриховна не отпускала меня ни на шаг, полностью поработив и на каждом шагу используя как переводчика. Поездку в Швейцарию «на халяву», как выразился Антон, я отрабатывала по полной программе. И, по моим представлениям, за работу мне еще и недоплачивали. Только рабы работают за еду. А в моем случае именно так и получалось. Билет и питание за счет Шелестов. И полная зависимость во всем остальном.
– Это Рико Гольдберг, – гнусаво, как чревовещатель, говорила мне Тамара Генриховна, не шевеля губами. – Очень влиятельный человек. Коллекционер мастерового инструмента. У него одного Страдивари пять штук. Он здесь выбирает, кому инструмент сдать в аренду. Нужно подойти.
Околомузыкальная тусовка была для Тамары Генриховны родной средой. Мы говорили с преклонными стариками и толстыми дядьками, коллекционерами, миллионерами и профессурой. Все улыбались. Но теперь я не верила никому. Рико Гольдберг неожиданно спросил, на каком инструменте я играю. Я очень огорчила его тем, что, увы, ни на каком. Однако свою визитку он мне сунул, чем вызвал скрытое недовольство моей спутницы.
Тамара Генриховна то и дело фальшиво целовалась с какими-то нервными дамами – издерганными матерями одаренных отпрысков. Отпрыски в большинстве своем были людьми совершенно взрослыми. Но, видимо, здесь существовало братство матерей. Я переводила без перерыва, удивляясь, как же Тамара Генриховна раньше справлялась без меня и умудрялась со всеми быть в приятельских отношениях.
– С этой говорить не будем, – так же в нос говорила она возле моего уха. – Им в Варшаве премию по блату дали. Не прощу.
Я ужасно устала. Мне хотелось присесть и осмотреться. Я не вникала в их вязкие разговоры. Все было поверхностно и однообразно. Тамара Генриховна не стеснялась повторяться и при этом даже на десятый раз сохраняла удивительную свежесть интонаций.
Перевести дух я смогла только тогда, когда зазвучала музыка. Тамара Генриховна застыла в позе тушканчика, вытянув шею и трогательно прижав ручки к области сердечного волнения.
Если бы меня спросили, какой музыкальный инструмент нравится мне больше всего, наверное, я бы ответила: арфа и флейта. Такое ангельски-райское сочетание.
Что же касается виолончели, я и не знала, что для нее написано столько шедевров классики. В сольном варианте я ее слышала только в знаменитом «Умирающем лебеде» Сен-Санса. С виолончелью я разобралась не сразу. В детстве, например, я могла съесть тонну шоколада с орехами. Мне было приторно, противно, но я ела. И только когда выросла, поняла -в шоколаде с орехами мне нравятся только орехи. Это было великое открытие. Так и виолончель. В том же заслушанном мною «Лебедином озере» я с трепетом ждала именно ее. Но отчетливо поняла это только с возникновением на моем горизонте Туманского.
Эдик сыграл удачно. Тамара Генриховна аплодировала, подняв ладони вверх и восторженно переглядываясь с оборачивающимися к ней дамами и господами. Даже бриллианты в ее серьгах подрагивали и сияли особым светом.
Честно говоря, мне очень мешала его манера трясти головой в такт музыке и привычка натягивать нижнюю губу на верхнюю. Он доставал ею почти что до носа. Но непосредственность манер при самовыражении, видимо, была особой фишкой талантливых музыкантов.
Я не думала, что буду так нервничать в ожидании выхода Туманского. От волнения кололо пальцы, а сердце болело через каждые четыре удара. Чем меньше участников оставалось до него, тем страшнее мне становилось. Я не могла объяснить, чего я боялась больше всего.
Во-первых, я боялась, что могла навредить ему своими магическими манипуляциями. Я старалась не навредить. Но теперь мне казалось, что концентрация негатива, идущая в его адрес от Тамары Шелест, не может пройти бесследно, что бы я ни говорила и ни делала.
Я боялась, что он отыграет хуже Эдика. Боялась увидеть его на сцене, потому что для меня это означало – открыть его с неведомой мне стороны.
Но он вышел, и я забыла обо всех своих страхах. Вторая соната Иоганнеса Брамса для виолончели и фортепиано звучала сегодня уже второй раз. Но только сейчас мне удалось ее понять. А может быть, и не музыку я понимала, а того, кто доносил ее до меня. Только сейчас я осознала, музыкантом какого уровня он является на самом деле.
Я смотрела на сцену, закрывшись ладонями до самых глаз. Мне казалось, что иначе по моему лицу все можно прочесть, как по нотам. И не думала о том, что выдавала себя одним этим жестом на сто процентов.
Тамара Генриховна смотрела на сцену с напряжением физика-ядерщика на полигоне. Она ждала. Ждала срыва. И к музыке в этот момент была абсолютно глуха. А когда все закончилось, с непониманием воззрилась на меня. От переизбытка чувств я не придала этому значения. Мне хотелось одного – оторваться от нее и заняться своими личными делами.