Магия лжецов
Шрифт:
А в остальном, все в порядке.
Дорезав последний лайм, бармен подхватил пустое ведерко.
– Я сейчас вернусь, хорошо? – Он ткнул пальцем в мою сторону и улыбнулся. – У меня еще остались лимоны.
Я сверкнула ответной улыбкой, подняв два больших пальца вверх. Как только он скрылся из виду, допила остатки пива и слезла с барного стула. Сунула несколько купюр под опустевшую бутылку: этой суммы хватит на покрытие счета и хорошие чаевые – и быстро вышла из бара, проклиная себя на чем свет стоит. Я наболтала лишнего. На его лице читалась неподдельная жалость. Хотя я всего-то собиралась затеряться среди посетителей бара. Еще одна порция выпивки – и он бы уже интересовался моим именем и давал советы. Вел бы себя так, будто мы давно знакомы.
К себе в офис
Пролистала остальные его фото – череду посиделок с барбекю и праздничных ужинов в честь дня рождения с друзьями, которых ни разу не видела. Так я просмотрела снимки за несколько лет до тех пор, пока не нашла тот, где были запечатлены мы с Табитой. На нем сестра обнимала меня за плечи. Мы стояли напротив рождественской елки и улыбались – улыбкой, предназначенной для камеры и папы. Он фотографировал нас каждый год, потому что так делала мама, когда мы были еще детьми. Пока однажды ее не стало – в этот год мы стояли перед рождественской елкой втроем, глядя друг на друга и не понимая, как нам теперь отмечать ее любимый праздник.
На фотографии мы были одеты в специально подобранные свитеры – с северными оленями, снежинками и маленькими крестиками. Снимок был сделан за несколько лет до того, как мы все прекратили общаться – об этом свидетельствовала челка Табиты, – но уже тогда в моих черных волосах проглядывала ранняя седина. Мою россыпь веснушек на лице прорезали первые морщинки: гусиные лапки вокруг глаз и хмурая складка между бровей. У нас обеих был острый носик – его нельзя назвать орлиным, но и вздернутым – тоже. Сестра была чуть стройнее меня. На моих фигуре и лице уже были видны последствия образа жизни частного сыщика: слишком много выпивки и слишком много ночных слежек с разбросанными по полу машины обертками от фастфуда. Притом что я не курила – бросила, как только уехала из дома, а до этого курила, лишь бы позлить папу, – выглядела я как заядлая курильщица. У меня был какой-то уставший вид.
Табита на этом снимке – как, впрочем, и на всех – напротив, сияла. Ее длинные волосы, некогда банального темно-коричневого цвета, после возвращения из школы приобрели богатый, насыщенный оттенок каштана, умбры или охры и спадали мягкими волнами. Большие карие глаза походили на мои собственные, но казались отчего-то более искрящимися и живыми. Казались лучше. На лице – ни одной веснушки, единственные морщинки – от смеха и ровно в нужном количестве. Она прибегала ко всем тем хитростям, что в подростковом возрасте заставляли меня срываться на крик: «Так нечестно». В те времена худшим злом для меня была Табита и то, что она вернулась из школы магов, зная, как избавиться от ненавистных веснушек, но не помогала мне.
А теперь мне предстояло расследовать убийство там, где полно подобных детей. Они были в точности такими же, какой стала моя сестра после отъезда. И все же я возьмусь за это дело. Пыталась убедить себя, что не в восторге от этой перспективы, но я просто наглотаюсь таблеток и выполню эту работу.
Потому что я должна это сделать. Деньги платят хорошие, но что еще важнее – это дело об убийстве. Настоящая детективная работа, а не слежка за очередным пузатым сорокадевятилетним бухгалтером, который оприходует свою секретаршу в одном из отелей «Рамада» возле автострады. Я слежу за такими бухгалтерами почти четырнадцать лет. И я хороша в своем деле.
Но это? Это ведь настоящее расследование убийства. Частные детективы больше не занимаются подобными вещами. Именно ради этого я получала лицензию частного детектива – возможности сделать что-то по-настоящему важное, что-то, чего больше никто не мог сделать. Я ничего не понимаю в раскрытии преступлений, и это мой шанс узнать, имею ли я право заниматься расследованиями. Могу ли стать настоящим детективом, а не без пяти минут неудачницей. Может ли эта моя жизнь оказаться круче тех ее областей, где я была почти достойна.
Я не буду акцентировать внимание на той первой лжи, в которой убедила себя в ходе этого дела. В этом нет смысла. Дело в том, что я действительно верила, будто на этот раз сделаю все правильно. Я ни за что не облажаюсь и не потеряю все. Вот что я твердила себе, глядя на нашу с Табитой старую фотографию.
На этот раз все будет по-другому. На этот раз все будет лучше. На этот раз я буду достойна.
Глава четвертая
Поездка через холмы Санола оказалась так же прекрасна, как и укол новокаина перед сверлением зубов. Только я съехала с огороженного высокими стенами шоссе, как раздолбанные городские улицы сменились кричащей зеленью. Высокие кривые дубы нависали над узкой петлявшей дорогой, накрывая ее пестрой тенью и заслоняя собой знаки, предупреждавшие остерегаться выпрыгивавших на проезжую часть оленей. Время от времени от дороги отходили небольшие ответвления, отмеченные указателями на ранчо «Каменная Лощина» и ферму «Кристалбрук». Я уже несколько раз специально сворачивала туда и знала: если следовать им ради встречи со свободно разгуливавшими лошадьми, к чьим теплым бархатным носам так и тянется рука, то быстро натолкнешься на ворота. Вывеска на них гласит, что ты ступил на частную территорию и, если осмелишься проехать дальше, в тебя будут стрелять.
Оказалось, что Осторн ничем не отличается. На указателе – табличке из темного дерева с белой окантовкой – была выгравирована надпись «ОСТОРНСКАЯ АКАДЕМИЯ». Когда я свернула с дороги, на моем пути стали попадаться точно такие же предупреждающие о вторжении знаки. После мили вывесок с постепенно нарастающими угрозами макушки дубов поредели, а потом расступились. Передо мной как во сне раскинулась территория школы. Встав на свободное парковочное место, я взглянула в зеркало заднего вида на стену из древних раскидистых дубов. Их ветви настолько плотно переплетались друг с другом, что полностью скрывали школу со стороны дороги. Интересно, школа выбрала такое месторасположение специально для маскировки или же построившие ее маги приспособили холмы Санола под свои потребности в уединении.
Я шла по крошечной гостевой парковке, петляя между машинами, и осторожно смотрела по сторонам, чтобы не казаться туристкой. Сквозь легкий туман вырисовывались мягкие очертания территории школы. Ее окружала невероятная для такой засухи бархатистая зеленая лужайка; она походила на сахарную глазурь, которую так и хотелось зачерпнуть пальцем. Сама школа представляла собой длинное приземистое здание из кирпича со стеклянными окнами. Меня поразило, как чуждо и непривычно оно смотрелось; в Северной Калифорнии не часто видишь кирпич, которому чуть больше века. В Сан-Франциско встречалось множество кирпичных фасадов, но все они были другими: гладкими, с идеально подобранными по цвету кирпичом, и отчего-то казались тонкими. Не трудно понять, когда зданию придают видимость того, что оно пережило землетрясение 1908 года. Но не Осторн. В этом месте все было по-настоящему: оно пестрело трещинами, которые заделывались десятки раз. Даже с парковки я видела, как дрожат стекла в оконных рамах – истинное доказательство давности их существования. Здесь не было ни флагштока, ни часовой башни, ни футбольного поля с ослепительными прожекторами. Передо мной возвышалось величественное, серьезное здание.
Вдруг перед моими глазами возникла другая картинка. Сложись для меня все иначе – родись я с тем даром, каким в отличие от меня обладала Табита, – я уже ребенком разгуливала бы по этой траве, обзавелась бы друзьями и планом на будущее. Моя жизнь могла бы быть совершенно другой. Это место могло бы хранить мои детские воспоминания. А не трибуны в государственной школе, страдавшей от нехватки средств, и не парковка у заброшенного кегельбана в предрассветные часы. Не больничная койка в гостиной родителей.