Магия успеха
Шрифт:
— Как это что? — Великан извлек из кармана галифе смятую в комок газету, бережно расправил и стукнул по ней огромной, сплошь в ожогах, пятерней. — Агриппина моя баба глазастая, вот, в сельсоветовском сортире из очка выудила. Насчет махаловки объява ваша? Так что прошу принять по курсу — двести долариев за мово младшого брата Евлампия. Ну так как, вываливать монету?
— Не надо, верю. — Лысый со звоном сбросил мешок себе под ноги и обреченно взялся за ручку. — Фамилия?
— Ты, мил человек, мово младшенького-то не забижай. — Великан повел широченным плечом, и мышцы под его футболкой вздулись буграми. — С отчеством нас пиши. Евлампий Дормидонтов Скуратов-Бельский, Пскопской уезд, деревня Лаврики. С поселения мы. Я его старшой брат, Корней До-рмидонтыч,
Дисциплина в семействе Скуратовых-Бельских была образцовая.
— Слухаю. — Младший живо скинул с плеч ватник, взъерошил волосы и, гикнув, принялся плясать с виду простенький, незатейливый танец. Он молниеносно поводил плечами, тряс стриженой башкой и высоко поднимал колени, совсем как древние славяне-кривичи, готовясь к бою не на жизнь, а на смерть. Крепкие руки и мускулистый, прикрытый лишь десантной майкой торс Евлампия отливали синевой татуировок. Бойцы-соискатели перешептывались, нервно косясь на танцора, настроение их стремительно портилось, — ишь корежит его, расписного! Не иначе, припадочный. Такой изувечит и глазом не моргнет. А старший и вовсе бычара — терминатора ушатает. Во, бля, семейка!
Переживали они не напрасно. Когда смолкли звуки ламбады и красавицы стали подбирать с полу свое бельишко, великан схватил Евлампия за плечи и зарычал:
— Слышь, яра давай, чтоб знали наших. Не посрами фамилию!
— Слухаю. — Вскочив на сцену, тот рванул на груди тельняшку и, едва раздался гонг, вырубил «брыком» ближайшего поединщика, крепкого парня с повадками кикбоксера. Увернулся от удара, от души дал сдачи и что было сил въехал «раскачником» нападающему в нюх — отдыхай. Под восторженный рев толпы он вертелся волчком, щедро раздавал «распалины», «подкруты в подвяз» и «косые подсеки», словно в свалке-сцеплялке, групповом побоище где-нибудь за околицей. Наконец он один остался на ногах, но все никак не мог уняться — плечи так и ходили ходуном.
— Ну все, будя. — Великан поманил его со сцены и сурово притопнул ножищей. — Будя, сигай сюды. Охолонись малость. — Он повернулся к лысому организатору. — Вдругорядь надо будет, свистнешь. А мы пока пойдем махнем по чекушке. Там, глядишь, может, и я разойдусь, тряхну стариной.
Очередь начала потихоньку таять.
. — Хорош молодец. — Плещеев глянул на подсиненное лицо Толи Громова, и в голосе его засквозила озабоченность. — Только мозги-то тебе не вышибут до финала? Не тяжело?
— Легко, Сергей Петрович, только девок щупать. — Тот молодецки притопнул говнодавом и, спохватившись, виновато покосился на Пиновскую. — Мы, пскопские, будем еще на «фордах» ездить!
— Ладно, иди отдыхай, пскопской. — Плещеев отечески потрепал его по плечу, и Громов выкатился из кабинета — вразвалочку, поигрывая на ходу бицепсами. Крепко вошел в роль.
— Артист! — Марина Викторовна эффектно закинула ногу на ногу и пробежалась пальцами по клавиатуре компьютера. — Я тут поинтересовалась персоналиями, — компания в «Занзибаре» подобралась славная. Мордобоем командует некто Степан Владимирович Калмыков, подполковник в отставке, в свое время вел спецкурс по рукопашке в КИ — Краснознаменном институте имени товарища Андропова. Очень, очень серьезный господин. В помощниках у него бывший капитан ГБ Дмитрий Александрович Бабкин, специалист по скоротечным огневым контактам и холодному оружию. Был жестоко обижен отечеством, потом взят под крыло и обласкан господином Морозовым. А по женской части, — Пиновская ухмыльнулась и выразительно поглядела на Плещеева, — верховодит особа, примечательная во всех отношениях. Инга Павловна Зайковская, девичья фамилия Дзерве, в узких кругах более известна под прозвищем Кобылятница. Дама сия начинала путаной, потом держала сеть массажных заведений с девочками, занималась
Поднявшись, она включила кофеварку и неожиданно усмехнулась — до чего же все-таки Кефирыч похож на Илью Муромца! Только тот до тридцати годков сиднем сидел, а этому побегать пришлось. Ножками, ножками, по раскаленным пескам, под автоматными пулями…
— Ничего так, даже очень. — Он вдруг замолк на полуслове, потупился, его могучая шея и уши покрылись пунцовыми разводами. — То есть, я хотел сказать, без хитрости тут не обойтись. — Зажав в ручище кружку с дымящимся кофе, Фаульгабер шумно отхлебнул и потянулся к бутерброду с колбасой. — По мне, лучше всего подойдет второй вариант, с дракой. Шум, гам, визг, девки голые по сцене скачут. — Он икнул, поперхнулся и закашлялся до слез. — Главное, свет не забыть вырубить. Пока местная секьюрити глаза протрет, можно много чего успеть. Но подстраховаться, конечно, надо, по четвертому варианту, взять выходы под контроль. Если не сработает второй, телохранители начнут выводить клиента наружу, так здесь чтоб снайперы не сплоховали… Вот так, в таком разрезе. ну а уж драку мы устроим, будьте уверены.
Он потряс огромным, кувалдообразным кулачищем и вдруг тихо спросил:
— А что это за установка такая для мастурбации?
ГЛАВА 10
— Ой, Серега, смотри. — Женя вдруг застыла, и по ее лицу расползлась блаженная улыбка. — Это же белый, какой красавец!
— Подберезовик это, черноголовик. — Прохоров осторожно, чтобы не повредить грибницу, выкрутил изо мха крепенькую Ножку, глянул снизу вверх спутнице в лицо и усмехнулся — немного нашей женщине нужно для счастья!
Они общались с природой уже более двух часов. Вначале нелегкая занесла их в болотину: худосочные березки, глухое чавканье под сапогами, буйная зеленая осока. Однако, когда взяли к югу, низина превратилась в ельник, стали попадаться сыроежки, и вот, о радость. Женя опустила в корзину первенца — неказистый, тронутый слизнями подберезовик. Это у нее он первенец, а у Прохорова их уже с десяток, пара белых да моховиков с полдюжины, — на жареху хватит. В лесу надо под ноги смотреть, а не восторгаться красотами природы. Все равно золото пожухших трав в ломбард не примут.
Наконец ельник кончился, пошел смешанный лес, и Тормоз, высмотрев полянку, смилостивился:
— Привал.
— Ура. — Женя с ходу плюхнулась на толстую поваленную ель и, конечно же, сразу вымазалась в смоле. — Ой, Вань, смотри, какие шишечки!
В синем, надвинутом на ухо берете она была похожа одновременно на комсомолку тридцатых годов, девушку-регулировщицу и послевоенную шмару-хипесницу с Лиговки.
— Замечательные. Держи. — Прохоров извлек из-за голенища тесак и, ловко крутанув его вперед рукоятью, протянул Жене. — Бересты надери.
Сам он снял с пояса ножовку и принялся спиливать ветви у поваленной ели. Острые, по уму разведенные зубья легко вгрызались в древесину, и Прохоров довольно ухмылялся, — топором сколько времени бы промучился, а уж шуму-то было бы, куда там дятлу. Когда от елки остался только ствол, он распилил его на чурбачки и, отложив два самых толстых под сиденья, занялся костром — по всей науке. Тоненькие веточки — колодцем, дрова посолидней — домиком, как в пионерлагере учили. Чтобы взвивались кострами синие ночи.