Магия внушения, или Секретное оружие Бехтерева
Шрифт:
Нечто подобное демонстрирует история XX века. После бурления идей и первых разрозненных социальных и межгосударственных конфликтов предыдущей эпохи грянула небывалая мировая война, перешедшая в череду революций. Сильнейшее духовное напряжение и огромные материальные потери привели к послевоенному спаду, депрессиям. Но моральный и интеллектуальный потенциал не был исчерпан, началось возрождение и укрепление новых могучих империй — и новая вспышка коллективного безумия, Вторая мировая война.
Проясняется и феномен «вождизма», столь характерный для психических эпидемий. Дело тут не столько в каких-то необыкновенных личностях со сверхчеловеческими способностями. Главное — чаяния и надежды
XX век показывает, как мощнейшие всплески социальных конфликтов, психических эпидемий, энтузиазма сменяются периодами спада и застоя. Неслучайно же вся вторая половина столетия, когда не было крупных войн и сильных потрясений, отличается удивительно низким интеллектуальным уровнем, повсеместным распространением примитивных идей и представлений, массовыми суевериями.
Героические (и трагические) эпохи в жизни народов России, СССР, Германии, Японии были в первой половине века, когда народные массы были устремлены к великим иллюзиям: коммунизм, сверхгосударство, сверхчеловек. Не будем давать моральную оценку подобным идеям. Отметим сам факт их существования. Тут очевидна аналогия с Храмом Небесным, к которому устремлялись пилигримы, принявшие крест.
Стремление к идеалу
Периодичность крестовых походов наводит на мысль о череде духовных подъемов и спадов, прокатившихся по Западной Европе. Продолжительность походов была приблизительно одинакова (порядка 2–4 лет, только последний чуть больше). Чем это объяснить?
Возможно, такой срок требовался армиям, чтобы совершить длительный переход и провести недолгую военную кампанию (на длительную недоставало материальных ресурсов и выносливости). Или же за это время вспышка энтузиазма сходила на нет и моральный дух падал. Если не удавалось добиться решающих побед, то был неминуем полный разгром (воодушевление масс не может длиться долго, не получая подкрепления как всякий условный рефлекс).
Другая цифровая закономерность: от первого до второго похода прошло без малого полвека, от второго до третьего — четыре десятилетия, а затем интервалы сократились: 10–13 — 7. Почему? Возможно, общество стало восприимчивей к «духовной заразе». Ведь к психическим эпидемиям нет иммунитета: они распространяются на новые поколения людей.
Есть и другое объяснение. Успех первой волны крестоносцев, захват Иерусалима не требовали последующих активных действий. Когда такая необходимость возникла, хлынула новая волна воинов креста. А после жестоких поражений потребовалось несколько десятилетий, чтобы страны Западной Европы оправились от потерь и вновь обрели воинственный дух. Кроме того, феодальные распри заставляли выяснять отношения между собой на родине.
Так было после Второго крестового похода. Иерусалимское королевство, несмотря на разгром крестоносцев, сохранило свою независимость. Сюда постоянно шел небольшой приток рыцарей и воинов из Европы. Однако этой помощи было мало. Мусульманский полководец Саладин завоевал Египет и вскоре стал султаном Дамасским и Каирским.
Моральное преимущество постепенно переходило к мусульманам. В лагере христиан не было единства, а правители оказались слабыми недальновидными людьми.
Саладин после ряда побед осадил Иерусалим, защитники которого капитулировали. Почти все церкви были перестроены в мечети. Весть о падении Иерусалима повергла в печаль христиан Западной Европы. Папа Урбан I, как считали, умер от горя. Потерю Гроба Господня
Учтем, что в Европе уже получили распространение рыцарские романы, повсюду рассказывали были и небылицы о подвигах крестоносцев в Святой Земле. Странствующие поэты слагали стихи и новеллы о доблестных рыцарях и прекрасных дамах. Сформировался культ рыцарства. Он стал существенным моральным фактором, определявшим стремление тысяч европейцев на Восток.
«Церковь, — отмечала польский социолог М. Оссов- ская, — как известно, старалась использовать рыцарство в своих интересах. Но христианская оболочка рыцарства была чрезвычайно тонка. Вместо смирения — гордость, вместо прощения — месть, полное неуважение к чужой жизни… Греховные, с точки зрения церкви, поступки можно было легко замолить, уйдя на склоне лет в монастырь. Поскольку и это казалось слишком обременительно, можно было спастись более легким путем: достаточно было одеть умершего рыцаря в монашескую рясу. Господа Бога, по представлениям современников, провести не очень-то трудно».
По словам того же автора: «Обвиняли рыцарей в жадности, в нападениях на путешествующих, в ограблении церквей, в нарушении клятвенных обещаний, в разврате, в битье жен, в несоблюдении правил, обязательных при поединках, в неуважении к жизни заложников, в разорении противников чрезмерными суммами выкупа, в превращении турниров в доходный промысел — охоту за доспехами, оружием и лошадью побежденного рыцаря. Сожалели о невежестве рыцарей, которые в большинстве своем были неграмотны и должны были посылать за клириком, получив какое-нибудь письмо. Не приходится сомневаться, что рыцарский идеал не был интеллектуальным. Зато он предполагал богатую эмоциональную жизнь. Мужчины высыхали с тоски, теряли разум, если не сдерживали своего слова; легко заливались слезами. А для женщин лишиться чувств было парой пустяков…»
Все перечисленные качества имеют отношение к сравнительно малочисленной социальной группе. В ту пору в обществе абсолютно преобладали крестьяне; немало было ремесленников, церковников, бродяг и побирушек. Казалось бы, вовсе не рыцарство должно было определять главные черты эпохи.
Однако рыцари, феодалы стояли на вершине социальной пирамиды. Кто держал в руках меч, тот и был господином. В одном произведении позднего Средневековья приведены такие сетования крестьянина: «Трудом моих рук питаются бессовестные и праздные, и они же преследуют меня голодом и мечом… Они живут мною, а я умираю за них. Им полагалось бы защитить меня от врагов, а они — увы! — не дают мне спокойно съесть куска хлеба».
Облик средневековой цивилизации Западной Европы определялся во многом нравами, принципами, духовными ориентирами рыцарского сословия. На них трудились не только крестьяне, но и ремесленники: их подвиги — реальные и мнимые — воспевали трубадуры, менестрели, барды; их добычей пользовались, подобно вторичным паразитам, бродяги, бездельники, проститутки, разбойники; им прислуживали оруженосцы, лакеи, конюхи, дворовый люд…
Вся эта масса зависимых людей оказывала — невольно — огромное воздействие на привычки, обычаи, нравы, принципы рыцарей. Главным занятием их были поединки, турниры, сражения. Воинская доблесть почиталась важнейшим достоинством. Они как жертвы общественного мнения вынуждены были разыгрывать роль рыцарей без страха и упрека. (Их можно, пожалуй, сравнить с женщинами, готовыми ради моды страдать, рисковать здоровьем.) Повышенная эмоциональность помогала им в единоборствах, сражениях, но вредила в затяжных военных кампаниях и длительных переходах.