Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна
Шрифт:
– О, милый мой Грегор! – Леди Фрогре просто рухнула в мои объятия.
Я прижал Фрейл к себе на несколько мгновений, утешая, и она заплакала у меня на груди.
– Прости! – неожиданно сказала она, отстраняясь и утирая глаза черным кружевным платком. – Все это так ужасно. Так ужасно…
– Приношу свои глубочайшие соболезнования, – произнес я, почувствовав себя неловко.
В главный зал, где дожидалась леди Фрогре, нас проводил слуга с черной лентой на рукаве. В помещении были опущены шторы и зажжены траурные свечи, наполнявшие воздух слабым
Фрейл в свои почти семьдесят лет поистине ошеломляла. Ее пышные рыжие волосы с огненным отливом были зачесаны назад и убраны под вуаль из гагатово-черного скамискуора. Длинные рукава траурного платья, скроенного из аспидно-черного эпиншира, заканчивались изящно вшитыми в них перчатками, чтобы не проглядывал ни один кусочек обнаженной кожи.
Я представил леди Фрогре Елизавету, которая пробормотала свои соболезнования, и Фрейл кивнула. А затем внезапно засуетилась:
– Ой, да что же это я! Совсем забыла про хорошие манеры. Сейчас распоряжусь, чтобы слуги принесли вам что-нибудь, чтобы восстановить силы, и…
– Не беспокойтесь, леди, – сказал я, беря ее под руку и уводя по длинному коридору в мягкий полумрак, сгустившийся возле окна. – У вас и так забот хватает. Просто расскажите мне все, что знаете, остальное – моя забота.
– Вы хороший человек, Грегор. Я знала, что могу на вас рассчитывать. – Она помедлила, пытаясь справиться с горем. – Эн умер прошлой ночью около полуночи. Приступ. Врач сказал, что это была быстрая смерть.
– Что еще он сказал, леди?
Она вынула из рукава инфостержень и протянула его мне:
– Все записано здесь.
Достав свой планшет, я воткнул в него это устройство. На включившемся дисплее высветились файлы, хранящиеся на инфостержне.
Смерть наступила в результате судорожных спазмов сердца и сознания. Дисфункция духа. Согласно отчету медика, Эн Фрогре скончался от спазмов души.
– Это же… – я помедлил, – бессмыслица. Кто ваш врач?
– Генорус Нотил из Менизерра. Он наш фамильный врач, начиная с дедушки Эна.
– Его отчет несколько… нестандартен, леди. Могу я осмотреть тело с целью более подробной проверки?
– Я уже сама сделала это, – мягко сказала она. – Хирург из главного госпиталя Менизерра сказал то же самое. Мой муж умер от ужаса.
– Ужаса?
– Да, инквизитор. Вы все еще хотите сказать, что инфернальные силы здесь ни при чем?
Фрейл поведала мне, что в тот день состоялся праздник. Великое торжество. Ринтон, старший сын Эна, вернулся домой две недели назад, демобилизовавшись из Имперской Гвардии. Ринтон Фрогре шесть лет отслужил в звании капитана в 50-м Гудрунском полку, который ранее отправили в Офидианский субсектор. Его отец настолько обрадовался возвращению сына, что организовал пиршество и карнавал. Со всей округи были собраны бродячие музыканты, оркестры, акробаты, армия лоточников, актеров и сотни жителей города. Этим и объяснялось появление мусора и вытоптанных участков на лужайках.
На этих местах устанавливались палатки.
– У него были враги? – спросил я, меряя шагами затененный зал.
– Нет, насколько мне известно.
– Мне хотелось бы проверить его переписку. И дневники, если он их
– Понимаю. Не думаю, что у него был дневник, но мы располагаем списком корреспонденции.
На крышке клавесина стоял портрет в рамке: гололитическое изображение улыбающегося лорда Фрогре.
Я взял его и стал рассматривать.
– Его последний портрет, – сказала Фрейл. – Сделали во время праздника. Последняя ниточка, связывающая меня с ним.
– Где он умер?
– В руинах, – произнесла леди Фрогре. – Он умер в искусственных руинах.
В лесу было сыро и темно. Под послеполуденным ветром поскрипывали ветки, и во мраке разносились птичьи трели.
Руины представляли собой каменный барабан, увенчанный сланцевой иглой. Внутри он был пустым и ужасающе заплесневевшим. Под крышей порхали песчаные голуби. Пустые окна затянула паутина.
– Здесь я его и нашел, – произнес голос у меня за спиной.
Я обернулся. Пригнувшись, Ринтон Фрогре заглядывал в двери. Это был хорошо сложенный малый двадцати пяти лет от роду, с такими же, как у матери, густыми рыжими волосами. В его глазах таилось загадочное, неясное выражение.
– Вы Ринтон.
– Да, сударь. – Он слегка поклонился.
– Он был уже мертв, когда вы его нашли?
– Нет, инквизитор. Он смеялся и болтал. Ему нравилось приходить сюда. Он любил руины. Я пришел поблагодарить его за праздник, устроенный в мою честь. Мы разговаривали, когда у него неожиданно начались конвульсии. Всего через несколько минут он был уже мертв, а я даже не успел позвать на помощь.
Я почти не знал Ринтона Фрогре, зато знал, что отец им очень гордился, и послужной список молодого человека внушал уважение. Эн никогда не упоминал о какой-либо напряженности в отношениях с сыном, хотя, когда имеешь дело с благородным домом, всегда приходится предполагать конфликт на почве наследования. В момент гибели отца Ринтон – опытный солдат, обученный убивать без сомнений, – был с ним наедине.
Я держал свое сознание открытым… в прямом смысле. Даже без активного ментального пробирования мой псионический уровень позволяет улавливать поверхностные мысли. Сознание Ринтона не источало привкуса лжи, но я ощущал старательно сдерживаемое чувство утраты и звенящую тревогу. «Неудивительно, – подумалось мне. – Мало кто из граждан Империума способен сохранять спокойствие, когда его допрашивает инквизитор Священного ордосов».
Пока я не видел смысла давить на него. Рассказ Ринтона легко можно было проверить с помощью аутосеанса, во время которого психометрические техники запросто покажут мне последние мгновения жизни его отца.
Ринтон проводил меня обратно к замку, где и оставил наедине с моими размышлениями в кабинете Эна. Как мне сказали, внутри все осталось так же, как было при жизни лорда.
Стены, на треть высоты от пола обшитые панелями, по большей части закрывали лакированные полки, уставленные книгами в роскошных переплетах и инфопланшетами. Разумно размещенные светосферы, включенные на слабую мощность, парили по углам комнаты на уровне человеческого роста. Набор диванчиков с закругленными спинками и очень мягких кресел выстроился перед керамическим камином, где горели поленья.