Макароны по-флотски (сборник)
Шрифт:
– Проходи, зёма! – раздалось из полумрака.
Я сделал шаг вперёд. Навстречу мне поднялся паренёк в помятой матросской форме.
– Саша, – протянул руку я.
– Лёха.
Мы обменялись рукопожатиями.
В камере, кроме Лёхи, оказалось ещё два обитателя. Они особнячком сидели по другую сторону стола.
– Саша, – протянул я руку ближнему из них. Тоскливого вида паренёк нерешительно привстал, опасливо косясь на Лёху. Лёха вдруг спохватился и поспешным движением отвёл мою руку в сторону:
– На этих духов, Санёк, внимания не обращай, – брезгливо
Только теперь я заметил на Лёхиных соседях солдатскую форму. Я чувствовал себя неудобно перед привставшим солдатом, но всё же опустил руку и понимающе кивнул: мол, без проблем, Лёха, конечно, будем держать, и как это меня угораздило этим чухонам ещё и руку подать…
Солдат понуро опустился на место.
– Караси сапогов строят! – донеслось до меня одобрительное гудение чубатых годков наблюдавших за происходящим через решётку камеры на другой стороне коридора. Слышать это мне было приятно, но на душе противно.
Я присел за стол, на трубу рядом с Лёхой, и он принялся посвящать меня в замысловатые правила тюремной жизни:
– Нас, карасей, здесь держат отдельно от годков, чтобы не зверковали, – пояснял он. – Поссать захочешь – стучи в решётку, конвойные отведут в гальюн. Правда, обоссышься пока достучишься, – посетовал он. – Вон эти суки, – Лёха кинул на понурых солдат на другой стороне стола, – всю камеру уже зассали…
Принюхавшись к едкому запаху мочи, я, вторя ему, осуждающе покачал головой.
– Если положишь руки на стол, голову на них не клади – дополнительные трое суток дадут, – продолжал наставлять Лёха. – Спичку на тебе найдут – сутки добавят, за сигарету – неделю…
– Да я, в общем, не курю.
– А тебя за чё к нам сюда упекли? – поинтересовался Леха.
– Неповиновение приказу. Макароны годкам нёс. Замполит прихватил, а я от него смылся…
– Понятное дело.
– А тебя за что?
– Самоволка. Годки за водкой послали. Я на подлодке служу. Здесь недалеко. Ну, они среди ночи меня подняли и говорят: иди – водку рожай. Сунули две банки компота чтоб сменял. Я из завода выбрался, темнота хоть глаз коли. Через стену перелез, до города добрался. А там на патруль напоролся. А патруль – морпехи – «сапоги», суки быстро бегают, злые, как волки… Леха недобро покосился на солдат по другую сторону стола. – Догнали. Меня сюда запихали, а компот спёрли гады.
– Сядь! – вдруг прикрикнул он на тоскливого вида солдата, который поднялся с трубы и начал ходить взад-вперед вдоль стены камеры. – Не мельтеши! Думаешь, если ходишь, то не сидишь!
Солдат покорно присел на другой конец трубы.
– За вертолётами – стройся! Быстро! – конвойный со скрежетом сдвинул в сторону решётчатую дверь, прерывая Лёхино повествование.
За какими такими вертолётами строится, спрашивать было некогда.
– Давай за мной! – на ходу бросил Лёха и кинулся в коридор.
Я рванул за ним. Солдаты-сокамерники зашуганно пропустили нас вперёд и выбежали только вслед за нами. Из коридора конвой выгнал нас в каменный колодец внутреннего двора кичи. Заснеженный плац со всех сторон окружали буро красные кирпичные стены, увенчанные спиралью колючей проволоки. По углам – сторожевые вышки. На вышках в свете ярких прожекторов в тяжелых зимних тулупах, ёжась от холода, топтались вооружённые «калашами» часовые. «Как в кино!» – мелькнуло у меня в голове.
Влекомый толпой, я побежал к кладовке. В тускло освещенном помещении к стене были прислонены странные конструкции из неструганных досок. Грубо сбитые вместе, по две доски, эти сооружения напоминали мостки, которые обычно кладут через лужу. Почему «вертолеты»? – подумал я. Но разбираться, что к чему, было некогда. Следуя примеру своих товарищей, я выбирал свой «вертолет» пошире и «понезанозистей».
– Положишь между труб в камере, вместо нар, – пояснил Лёха.
Так объяснилось назначение «камерных» труб. А почему «вертолёт»?
– По вертолётам! – отрывисто рявкнул закутанный в тулуп Полупидор.
Толпа заключенных стала торопливо закидывать на плечи доски, обхватив их сверху руками, как держат коромысло. Доски торчали в разные стороны, как крылья.
– Сегодня, орлы, бежим зигзугом! – приказал Полупидор.
– Зигзагом, – в полголоса поправил кто-то в толпе.
– Что?! Как я сказал, сынки, так и побежите!
И вся толпа, спотыкаясь, налетая друг на друга и ударяясь «крыльями», стала носиться «зигзугами» по периметру двора.
– Не слышу рева моторов! – подбадривал Полупидор.
Со всех сторон раздались бодрые звуки: – «Жжж-жжж». Моё хилое «жжж» безнадежно потонуло в общем жужжании.
По всему было видно, что эту процедуру с «вертолётами» Полупидор придумал сам, и что он очень гордится своим изобретением. Полупидор стоял посреди двора, ощущая себя не иначе как командиром авиационного звена, а то и целой эскадрильи. Минут через двадцать, он начал, однако, терять интерес к происходящему. Тем, кто кричал «жжж-жжж» громче всех, он давал команду на посадку и благодушно запускал их обратно в камеру. После нескольких неудачных попыток и моё «жжж-жжж» было оценено по достоинству, и я был с мороза отпущен в тёплую камеру.
На ночлег, по подсказке Лёхи и как полагалось моряку по статусу, я расположился на почётном месте – около тёплой и лишь слегка обоссаной стены. Я стал стягивать с себя «голландку». Острая боль заставила меня скривиться. Чёртов ожог! – я получил его неделю назад на корабле, когда припаялся плечом к медной паровой трубке. За неделю в этом сыром чилимском климате ожог не то что не зажил, а наоборот загноился. За день рана пропитывала гноем рукав «голландки», рукав подсыхал на ветру и сращивался с ожогом, образовывалась сладковато пахнущая бугристая корочка, и каждый вечер, ложась спать, я, поневоле скрипя зубами, отдирал от тела «голландку» вместе с корочкой и мясом. Хорошо ещё, что здесь, на киче, перепачкать сочившейся из плеча кровью простыню или пододеяльник беспокоиться не приходилось. За отсутствием таковых.