Макиавелли. Очень краткое введение
Шрифт:
Звезда Макиавелли закатилась вместе с исчезновением республики. Седьмого ноября он был формально уволен со своего поста в канцелярии. Через три дня получил ограничение на передвижение – в течение года он не должен быть покидать пределы Флоренции, разве только уплатив значительный залог – в несколько тысяч флоринов. Затем, в 1513 году, его настиг самый жестокий удар судьбы. Он был ложно обвинен в участии в подпольном заговоре против нового правительства Медичи и после пыток брошен в тюрьму. Помимо этого, он еще должен был заплатить огромный штраф. Как Макиавелли впоследствии жаловался Медичи в посвящении к трактату «Государь», «великая и непоколебимая несправедливость фортуны… поразила его внезапно и беспощадно» (11).
Глава 2 Советник государя
Флорентийский контекст
В начале 1513 года род Медичи переживал наивысший расцвет. Двадцать второго февраля, узнав о смерти Юлия II, в Рим отправился кардинал Джованни де Медичи, и 11 марта он уже был представлен на конклаве как папа Лев Х. Для Макиавелли,
Едва покинув стены тюрьмы, Макиавелли затеял интригу, чтобы быть представленным ко двору нового правителя. Его прежний коллега, Франческо Веттори, стал послом в Риме, и Макиавелли неутомимо напоминал ему в письмах, чтобы он употребил все свое влияние: для того, «чтобы я мог приступить к деятельности на пользу Его Святейшества папы» (С 244). Однако вскоре стало понятно, что Веттори не может, а скорее всего, не хочет помочь Макиавелли. Придя в крайнее уныние, последний уединился в своем имении Сан-Андреа, «чтобы не видеть, – как он написал Веттори, – вокруг себя людских лиц» (C 516). Именно с этого момента Макиавелли выступает в политике скорее как аналитик, а не как прямой участник событий. Поначалу он слал Веттори длинные письма с комментариями о возобновившихся вторжениях Франции и Испании на территорию Италии. Затем – следует из письма от 10 декабря – стал коротать время над систематизацией своего дипломатического опыта, изучением истории и, как следствие, упражнениями в решении задач государственного управления.
В том же письме Макиавелли жалуется, что «вынужден жить в бедном доме в маленьком родовом имении». Однако примириться с тяготами быта ему помогают ежевечерние чтения текстов классической истории – «так я становлюсь вхож ко дворам античных правителей и могу говорить с ними, испрашивая объяснения их деяний». У него также есть время обдумать идеи, рождавшиеся в его голове на протяжении пятнадцати лет, когда он «был вовлечен в изучение искусства правления». Как следствие, Макиавелли написал «небольшую книжку “О государствах”», в которой «погрузился в рассуждения о данном предмете так глубоко, насколько это только было возможно». Этой «небольшой книжке» суждено было стать шедевром – речь о трактате «Государь», начатом в черновиках, как показывает письмо, во второй половине 1513 года, и завершенном к Рождеству того же года (C 303 – 305).
Самой главной надеждой Макиавелли, как он доверительно сообщает Веттори, была возможность ознакомить господ двора Медичи со своим трудом (C 305). Одной из причин этого желания было стремление засвидетельствовать Медичи свою преданность, что явствует из посвящения к «Государю» (3). Беспокойство Макиавелли по этому поводу коснулось даже его обычно объективных аргументов, и в главе XX «Государя» он с большим чувством отмечает, что недавно избранные правители могут столкнуться с тем, что «люди, к которым они поначалу относились с подозрением, докажут свою большую надежность и пользу по сравнению с другими, к которым до этого было больше веры» (74). Поскольку эта точка зрения категорически противоречит положениям трактата «Рассуждений», сложно удержаться от ощущения того, что здесь к аналитическим суждениям Макиавелли примешивается попытка защитить себя, особенно когда он без конца повторяет: «Я не должен забывать напоминать любому правителю, что люди, угодные предыдущему режиму, окажутся полезными новому правлению более, чем кто-либо еще» (74 – 75).
Тем не менее главным для Макиавелли было дать понять семье Медичи, что именно он был самым нужным человеком и экспертом и глупо было его упустить. В посвящении Макиавелли настаивает: для того чтобы «правильно служить своему правителю, необходимо быть человеком именно его народа» (4). С обычной для него самоуверенностью он утверждает, что его собственные наблюдения особенно ценны по двум причинам. Он обращает внимание, во-первых, на свой обширный опыт в делах внешней политики (приобретенный за многие годы трудов и риска), а во-вторых, с особенной гордостью указывает на то, что «виртуозно овладел теорией государственного правления за время непрерывного чтения и тщательного анализа трудов по античной истории – незаменимого кладезя мудрых идей» (3).
Что же заставило Макиавелли считать, что он в праве поучать государя вообще и Медичи в частности, основываясь только на опыте и знаниях, полученных из книг? Для всякого, кто только приступил к чтению трактата «Государь», изложение автора может показаться не более чем сухим, излишне схематичным анализом типов правления, средств и способов приобрести и удержать власть (42). В главе I он сразу вычленяет идею державы, доминиона (в значении управляемой земли), и подчеркивает, что доминион всегда есть или республика, или княжество, то есть единовластно управляемое государство. Он тут же откладывает обсуждение первого явления, замечая, что на данном этапе лучше пропустить любую дискуссию о республике и говорить исключительно о землях, на которых правят единовластно. Затем он напоминает, что сан правителя либо переходит по наследству, либо завоевывается. Снова, абстрагируясь от первого понятия, он утверждает, что правители, получившие титул по наследству, сталкиваются с меньшим числом проблем и, следовательно, менее нуждаются в совете. Сконцентрировавшись на случаях, когда титул приобретается правителем самостоятельно, Макиавелли различает «совершенно новые» государства и те, «которые, как боковые ветви, присоединяются к унаследованному титулу» (5 – 6). Последние для него менее интересны, однако три последующие главы посвящены рассуждениям о «смешанных княжествах» (19), управляемых наследным государем. В главе VI он переходит к самой важной для него теме «совершенно новых государств». Здесь он делает еще одно разграничение, одновременно представляя одну из самых важных антитез всей своей теории политики, дихотомию, вокруг которой вращается вся аргументация трактата. Новые государства, утверждает Макиавелли, «приобретаются и удерживаются либо силой оружия и силой virtu », либо «при помощи соратников и благодаря фортуне » (19, 22).
В этом последнем разграничении Макиавелли проявляет меньше интереса к тем случаям, когда титул правителя был получен благодаря virtu , доблести, добродетели. «Те, кто взошли к власти благодаря собственной силе и достоинствам, а не из-за происков фортуны, и есть самые выдающиеся лидеры», – утверждает Макиавелли и приводит в пример Моисея, Кира, Ромула и Тезея, а также других экстраординарных личностей из этой когорты. Но в современной ему Италии Макиавелли не видит подобных людей (исключение составляет, возможно, Франческо Сфорца), и здесь он подразумевает, что все прекрасные стороны человеческой сути просто растворились в продажности современного мира (20). Затем он концентрирует внимание на случаях получения княжеского титула благодаря воле обстоятельств, фортуне, которыми зачастую являются помощь и поддержка других людей, и вот здесь он находит множество иллюстраций в истории Италии. Самым ярким становится пример Чезаре Борджиа, получившего свое положение благодаря отцу – «его судьба может служить образцом для всех тех, кто надеется подняться к власти благодаря удаче, фортуне, – или при помощи других людей» (28).Данной сентенцией заканчивается деление типов государств на группы и подгруппы, после чего Макиавелли подробно рассматривает те варианты, которые ему изначально более интересны. И здесь становится ясно, что, стараясь представлять свои аргументы как последовательность нейтральных противопоставлений, он хитрым образом организует рассуждения так, чтобы сделать акцент на определенном типе государственности. Ситуации, в которых, на его взгляд, желательно прислушиваться к авторитетному совету, – это случаи, когда правитель приходит к власти благодаря удаче, Фортуне или же силой оружия. Современный читатель трактата «Государь» не может не догадаться, что в момент, когда Макиавелли предложил Медичи свой труд, последний как раз восстановил владычество во Флоренции благодаря «комбинации» двух движущих сил – постоянной военной поддержки Фердинанда Испанского и просто благосклонности Фортуны. Это ни в коем случае не значит, что аргументы Макиавелли можно проигнорировать как отражающие ограниченную, локальную ситуацию; это лишь доказывает, что он намеревался заставить читателя сконцентрироваться на конкретном примере конкретного места и времени. Местом была Флоренция, время – момент написания работы «Государь».
Наследие классиков
Когда Макиавелли и его современники признали неизбежность влияния Фортуны на устройство дел человеческих, они обратились к историкам и моралистам Древнего Рима в поисках авторитетных исследований характера этой античной богини. А римские авторы считали, что, если правитель получил свой титул благодаря вмешательству Фортуны, то первое, что он должен сделать, – это начать бояться и почитать капризное божество, даже если пока оно осыпает его дарами. Тит Ливий в книге XXX своего трактата «История» привел аргументированную иллюстрацию этого принципа, сославшись на драматический эпизод капитуляции Ганнибала в противостоянии с юным Сципионом. Проигравший Ганнибал начинает свою речь сдавшегося восхищенной фразой о том, что победивший его воин отныне тот, «кого никогда не оставит милость Фортуны», и добавляет угрожающее напоминание о важности Фортуны в вершении судеб. Он упоминает не только мощь богини удачи, но и говорит, что наименее всего стоит доверяться ей, когда она особенно благосклонна. Если мы так зависим от Фортуны в моменты нашего подъема, то как же стремительно и бесповоротно мы можем пасть, коль она от нас отвернется (XXX.30.12 – 23).
Однако моралисты Рима никогда не почитали Фортуну злой и неумолимой силой. Наоборот, они считали ее богиней доброй, bona dea , возможным союзником, чье внимание стремятся привлечь. Причиной желать расположения Фортуны были, конечно же, ее дары, желанные для всех смертных. Дары эти самые разнообразные: Сенека относит к ним богатство и честь, Салюст выделяет власть и славу. Все соглашаются, что честь и слава из всех даров богини – самые желанные. В трактате «Об обязанностях» ( De officiis ) Цицерон неутомимо повторяет, что величайшая человеческая добродетель есть «способность достигнуть славы» и «снискать честь» (II.9.31; II.12.42; II.14.48).