Макс
Шрифт:
Я снимаю рубашку, за ней футболку и стелю их: первую у холодильника, а вторую поближе к двери, ограждая соль. Остаётся следить и вовремя убирать воду в раковину! Какой я молодец!
Хорошо. Вот закончится вода и что дальше? Еда когда-нибудь закончится, тем более у меня её не так и много, положа руку на сердце. Одной водой проточной сыт не будешь. Что мне делать с мумией?
Я опять скис. Фитиль моих амбиций потух также быстро, как и загорелся. Мумия, словно почувствовала перемены в моём настроении. За дверью послышались шаги. Оно приближалось. Оно подошло к двери.
Тук-тук.
Аккуратный,
Тук-тук-тук.
В моём животе образовывается чёрная дыра, пожирающая всё внутри. Мышцы разом все напряглись, дыхание участилось. Да, эта тварь знает толк в игре на нервах
Тук-тук. Тук. Тук-тук. Пауза. Тук.
Азбука Морзе мне незнакома, но я сильно сомневаюсь, что это она. Даже если совпадения есть, то случайные. Ясно, что мумия пытается вывести меня из равновесия. Это очевидно, но даже с пониманием этого страшно до одури.
Тук. Тук. Тук. Тук. Тук...
И так далее. Без пауз, даже коротких. Я стараюсь не обращать внимания, но удаётся с трудом.
Тупым истуканом я стою между дверью и холодильником, а в голове стучит загробная музыка, тризна по моей рваной душе: "Тук. Кап-кап". На прощание мне играют два музыканта-любителя: мумия и холодильник. Незамысловатый ритм вальса, искушающий своей простотой.
Тем временем страшная пустота сгущается, часы моей жизни своевольно замедляют свой ход и всё это под перестукивания мёртвого и неживого. Я слышу, как призраки ушедших в последний путь людей зовут меня в свои ряды; чувствую холодные как лёд пальцы на своей шее, морозное дыхание и убаюкивающую песнь смерти. Она тоже зовёт меня, она заждалась и уже готова принять в своё лоно, как некогда приняла Макса.
Невольно перед моим взором предстаёт то самое лето. Лето нашего пятнадцатилетия. Вот мы с Максом едем к озеру, выжимая из своих велосипедов по максимуму. Скорость дурит голову, встречный ветер приятно холодит потные лица. Мы смеёмся жизни! Этой прекрасной беззаботной жизни!
Мне особенно хорошо, ведь меня попросил о помощи никто иной, как сильный и умелый Макс! Макс, который, как и я, тоже чего-то боится. Я счастлив этому, потому что уже не могу называться просто чьей-то там тенью. Через полчаса мне предстоит стать наставником и духовным целителем.
Я смотрел на Макса - смеющегося, расслабленного, спокойно чувствующего себя за рулём велосипеда и не мог поверить в то, что происходит. Мы едем купаться, мы едем исправлять последний его изъян. А надо ли мне это?
Додумать на этот счёт я не успел. Мы приехали.
Оставшись в одних плавках, пошли в воду. Я с завистью смотрел на атлетичное тело Макса: на тугие мышцы, перетянутые жилами, кубики пресса и икры футболиста и думал о том, что ему впору учить меня плавать, а не наоборот. По сравнению с ним я был ничто - мешок с мукой, груда теста. Более-менее стройным я стал только в универе, но небольшой дряблый живот остался на всю жизнь.
– Готов?
– Спрашиваю я.
– Да.
– Без сомнений отвечает Макс. В его глазах твёрдая уверенность, губы сжаты, мокрая загорелая кожа медью блестит на солнце. Он походил на греческого бога, сошедшего с Олимпа
– Ты в порядке?
– Обеспокоился Макс, заметив мою задумчивость.
– Да, прости, - я натянуто улыбнулся.
– Слушай, пока не начали, я кое-что хотел сказать.
– Макс на миг замялся, потом выпалил.
– Короче, спасибо тебе за всё!
– За что?
– Я был ошарашен.
– Я же говорю, за всё! Ты всегда был верным другом. Мы дружим уже семь лет, представляешь? Это не так и мало, но и немного. Где-то посередине или самое начало долгого пути... не знаю! Вот станем взрослыми и умными, я скажу тебе правильные слова.
– Когда будем сидеть в твоём генеральском штабе и объедаться печеньками?
– Я подмигнул.
– В точку!
– Расхохотался Макс.
– Ладно, не будем тянуть время. Готов?
– Я-то готов. А ты?
– Так точно!
И мы пошли от берега к середине. Вода омывала щиколотки и бессовестно поднималась выше, облизывая ноги, бёдра, животы. И вот, стоя по грудь в воде, Макс с лёгким испугом посмотрел на водную гладь впереди нас. Ободряюще посмотрев на Макса, я протянул ему руку. Он с благодарностью кивнул и сжал мою ладонь с такой силой, что я невольно ойкнул. И мы двинулись дальше, держась за руки, словно мифические герои навстречу судьбе. Как два рыцаря, вызвавшие на бой многоголовую гидру. Воины Солнца - в них мы играли, когда были младше. Макс сжимал мою руку, словно ребёнок, держащийся за материнскую ладонь, зная, что он под защитой и все беды пройдут стороной, все враги падут, а небо всегда будет таким же ясным, как сегодня. Он всецело доверял мне и верил в меня гораздо сильнее, чем я сам - это забавляло и бесило одновременно.
Вода уже подступала ко рту и пришло время плыть. Макс бледен как труп.
– Давай!
Я отпускаю его руку и плыву. Перевернувшись на спину, я осторожно погрёб руками, чтобы видеть друга. Секунда, вторая, третья и Макс поплыл. Да! У него получилось! Помню его глаза - напуганные и верные - как у пса. Огромные карие напуганные глаза. Смешно.
Неловко, как маленький ребёнок, он грёб руками, а ноги маленьким бойким моторчиком помогали ему сзади. Красота! Даже учитывая то, что последний раз он плавал восемь лет назад, у него получалось очень хорошо. С каждой секундой его движения становились уверенней и чётче, и он уже плавал лучше, чем я. Сейчас, будучи взрослым человеком, я понимаю, что при его физической подготовке это было как два пальца, но тогда, в тот день я злился. Потому что не осталось в мире тех вещей, которые я делаю лучше Макса!
Он плыл довольный собой. Увидел меня и тоже перевернулся на спину. Да он будто рождён в воде и выращен рыбами!
Друг мой довольно хохотал в небо. Брызги воды отлетали от него хрустальными чешуйками, солнечные лучи с удовольствием ласкали его тело и даже птицы защебетали, несмотря на жару. Подо мной же вода кипела, а сверху собирались тучи, настолько я злился на него. Помнится, я подумал, что на самом деле всё это розыгрыш. Что Макс просто решил посмеяться надо мной-неудачником и соврал будто не умеет плавать, чтобы потом уделать меня, унизить и в очередной раз показать, что я хуже, чем он. Я не понимал, что ему, в отличие от меня, нечего доказывать. И некому.