Максим Горький
Шрифт:
Глава 3
Годы ученичества
Когда Алексей вернулся с восемью рублями в кармане к деду, тот встретил его оскорблениями и бросился на него. В отчаянии мальчик ткнул ему головой в живот. Старик сел на пол и несколько тяжелых секунд смотрел на внука, изумленно мигая, потом спросил спокойно: «Это ты меня толкнул, деда? Матери твоей родного отца?» Пришла бабушка, оттрепала внука за волосы, но не больно, только для виду, и чуть слышно шепнула: «Дедушка-то старик, ему надо уважить, у него тоже косточки наломаны, ведь он тоже горя хлебнул полным сердцем – обижать его не надо». Мир был восстановлен.
С этого дня Алексей с головой ушел в ловлю певчих птиц. Он часами пропадал в лесах, слушая щебетанье птиц и расставляя сети. «Мне немножко жаль ловить пичужек, совестно сажать их в клетки, – напишет он, – мне
Вечером он приносил свою добычу бабушке, и на следующий день она шла продавать птиц на рынок. Если дивный лес очаровывал Алексея, то сцены, разворачивавшиеся на улице, приводили его в ужас. На каждом шагу он натыкался на скотство взрослых. Питая уважение к слабости, он не выносил грубость, с которой большинство мужчин обращались с женщинами, которых хотели соблазнить. Однажды, когда мальчику не было и тринадцати лет, он стал свидетелем, оставшимся незамеченным, сцены насилия под перилами панели на берегу. После животного спаривания женщина, дыша, точно запаленная лошадь, с голой грудью, ползет на четвереньках. «Она по пояс голая, висят ее большие груди, и кажется, что у нее три лица», – отметит Горький. Мальчика настолько потрясло увиденное, что он рассказал обо всем ночному сторожу. Вместо того чтобы возмутиться, тот разразился хохотом. «А что, если бы такое случилось с моей матерью, с бабушкой?» – думал Алеша в ужасе.
10
«В людях».
Осенью дед решил, что Алеша довольно шатался по улицам и лесам, и снова отвел его к чертежнику Сергееву. Там Алеше пришлось с тоской опять взяться за унизительную работу прислуги, делавшей в доме все. Помимо забот по хозяйству он должен был возиться с младенцами, каждый день стирать им пеленки и каждую неделю ходить на ключ полоскать белье – там его осмеивали прачки: «Ты что за бабье дело взялся?» Он шлепал их жгутами мокрого белья, они щедро платили тем же. О любви они говорили между собой не менее грязно, чем мужчины. «Бабий ум не в голове», – бесстыдно говорили они о себе.
Дома единственной отрадой Алексея было читать, вечерами, на чердаке, где он устроил себе убежище, несколько старых журналов с картинками. Но мать хозяина бранила его за то, что без толку жжет свечи. Он вынужден был собирать сало с подсвечников, складывать его в жестянку из-под сардин и скручивать светильню из ниток. Однажды он недоглядел за самоваром, и, перегревшись, самовар рассыпался. Тогда старуха так жестоко избила мальчика пучком сосновой лучины, что его пришлось отвезти в больницу. Доктор извлек из его спины сорок две занозы и заговорил о том, что нужно составить протокол об истязании. Однако жаловаться Алеша отказался. За что хозяин благодарил его, добавив: «И меня, Пешков, тоже били – что поделаешь? Били, брат! Тебя все-таки хоть я жалею, а меня и жалеть некому было, некому!»
После этого случая мать и жена чертежника, радостные оттого, что Алексей не подал жалобы, разрешили ему читать сколько вздумается.
Молодая прихрамывающая соседка, которую все считали полоумной, узнав, что Алексей, как она, любит читать, стала давать ему переведенные на русский язык французские романы: Поля де Кока, Дюма-отца, Понсона де Террайля, Монтепэна, Габорио… Увлеченный интригой, он додумывал развязку заранее, силой фантазии. Что поражало его, так это разница между французской жизнью, описанной на страницах этих книг, и жизнью русской, такой, какой он ее знал. Ему казалось, что в других странах народ более счастливый, более свободный, не такой грубый и звероватый, как в России. Первой книгой, которая по-настоящему взволновала его, была «Братья Земганно» Гонкуров. Затем он жадно проглотил «Подлинную историю маленького оборвыша» Гринвуда. Прочитав о бессчетных несчастьях и бедах, он говорил себе: «Так вот как трудно и мучительно даже за границею живут иногда мальчики! Ну, мне вовсе не так плохо, значит – можно не унывать!» Но настоящим литературным откровением стал для него в возрасте тринадцати лет Бальзак с «Евгенией Гранде». Все в этом ярком произведении казалось ему одновременно и правдивым, знакомым, и новым. Старик Гранде напомнил ему собственного деда. Евгения была образом идеальной женщины, любящей, страдающей и преданной. «Таким
Однажды вечером, в марте 1881-го, когда все ложились спать, вдруг гулко прозвучал удар соборного колокола. Ничего не понимающие люди бросились к окнам, спрашивая друг друга: пожар? набат? война? Хозяин вышел на улицу и вскоре вернулся, густо сказал: «Царя убили!» Алексей задавался вопросом, почему убили императора Александра II, который освободил крепостных, и будет ли его сын, Александр III, который должен был занять его место, таким же хорошим царем своему народу. Два дня люди таинственно шептались, обсуждая происшедшее. На вопросы Алеши они отвечали: «Про то запрещено говорить…»
Вскоре внимание Алексея привлекла другая соседка. Она была настолько красива, элегантна, загадочна, что, любуясь ею, он втайне дал ей имя своей любимой героини: Королева Марго. «От нее исходил сладкий, крепкий запах каких-то цветов, с ним странно сливался запах лошадиного пота». Она задумчиво-серьезно смотрела на мальчика сквозь длинные ресницы. Она дала ему почитать «Песни Беранже» в русском переводе и, самое главное, сказки и стихи Пушкина. «Я прочитал их все сразу, – напишет он, – охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданно красивое место, – всегда стремишься обежать его сразу». Королева Марго рассказала ему о смерти поэта, убитого на дуэли, которой был решен вопрос чести, и добавила, улыбаясь, точно весенний день: «Видишь, как опасно любить женщин». Он ответил ей в порыве чувств: «Опасно, а все любят!»
Часто к Королеве Марго приходили гарнизонные офицеры. Но Алексей не хотел верить, что ее отношения с ними заходили дальше кокетства. «Мне трудно было думать, что кто-то имеет право прикасаться к ней дерзко и бесстыдно, рукою хозяина ее тела, – признается он. – Я был уверен, что любовь кухонь и чуланов неведома Королеве Марго, она знает какие-то иные, высшие радости, иную любовь». [11] Но однажды, когда мальчик зашел вернуть ей книгу, он застал ее в постели с мужчиной. «Это мой друг, – сказала она ему. – Чего ты так испугался? Поди сюда…» Когда мальчик заставил себя подойти, она обняла его за шею голой, горячей рукой и прошептала: «Вырастешь – и ты будешь счастлив… Иди!»
11
«В людях».
Эмоциональное потрясение Алексея было настолько сильно, что в какой-то момент ему показалось, что у него «что-то хрустнуло в сердце». Королева Марго по-прежнему давала ему книги, настаивая на том, что нужно читать русскую литературу. Благодаря ей он впитал в себя произведения Аксакова, Одоевского, Соллогуба, «Записки охотника» Тургенева… «От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле и – не пропаду!.. Книги сделали меня неуязвимым для многого…»
Через некоторое время он был оклеветан пьяным солдатом, обвинившим его в мелкой краже, и старуха, мать хозяина, отвела душу, усердно побив мальчика. Опаленный дикой злобой, он даже не решился сходить попрощаться с Королевой Марго.
Покинув дом чертежника, он снова устроился посудником на судно, теперь уже на другое – «Пермь». Там он познакомился с удивительным человеком, кочегаром Шумовым, широкогрудым, квадратным мужиком, с плоским, как лопата, лицом и шапкой кудрявых волос, в прошлом конокрадом, побывавшим в Румынии, Болгарии, Сербии, Греции, Турции. Его философия существования была простой и суровой. Он не знал ни одной молитвы, но верил в Бога и обращался к Нему с такими словами: «Господи Исусе, живого – помилуй, мертвого – упокой, спаси, Господи, от болезни…» Несмотря на свою неказистость, он имел у женщин успех и поучал Алексея, «как нужно обращаться с женщинами». Предупреждая его, чтобы не сдавался бабам раньше срока, он добавляет: «Баба живет лаской, как гриб сыростью… Тело просит холи – и ничего боле…» Юношу пыталась соблазнить буфетчица, заманивая его в свою тесную каюту, где явилась перед ним по пояс голой. Но при виде этого желтого тела, дряблого, «как перекисшее тесто», ему становилось противно и он поскорее возвращался к миражам своих любимых романов: «Этот книжный хаос прикрывал меня прозрачным, но непроницаемым облаком от множества заразной грязи, от ядовитых отрав жизни». Герои Дюма внушали ему желание отдать себя какому-то важному, великому делу.